Красное колесо. Узел I. Август Четырнадцатого - Александр Солженицын

… В Главное Управление Генерального Штаба поступает масса телеграфных с оплаченным ответом ходатайств и просьб об освобождении от службы призванных при мобилизации лиц, о предоставлении им отсрочек и других льгот. ГУГШ оповещает через печать, что для принятых на действительную службу существует установленный законом порядок выяснения своих прав, почему просьбы за них родственников подлежат оставлению без рассмотрения.

МАНИФЕСТ ПРЕЗИДЕНТА И ПРАВИТЕЛЬСТВА ФРАНЦУЗСКОЙ РЕСПУБЛИКИ. Французы!… Храбрыми усилиями наших доблестных солдат… под давлением превосходящих неприятельских сил… Для лучшей заботы о благе народа правительственные и общественные учреждения будут временно перенесены из г. Парижа…

ПОЛОЖЕНИЕ В ВОСТОЧНОЙ ПРУССИИ. Из вполне авторитетных источников нам сообщают, что положение в Восточной Пруссии не внушает никаких опасений. Большой урон в двух корпусах объясняется дальностью боя тяжёлых орудий и большой площадью их поражения. На общий ход военных действий в Восточной Пруссии это событие не может оказать существенного влияния,

УСПЕХИ ФРАНЦУЗОВ! Французская армия, достигнув Парижа, перешла в наступление… Французское правительство переехало в Бордо…

НАША БОЛЬШАЯ ПОБЕДА НАД АВСТРИЙЦАМИ… Успехи на фронте в 300 вёрст!

21 августа, первый день флагов. Едва зашёлся серенький осенний денёк, как на московские улицы высыпала целая армия сборщиков-продавцов союзных флажков “на помощь жертвам войны”… В ресторанах… В клубах…

ДУМАЙТЕ ТЕПЕРЬ ЖЕ о музее Второй Отечественной войны!

Наше наступление вглубь Восточной Пруссии продолжается. Постоянный приток новых сил из России создаёт возможность продолжать вторжение… Это и дальше ослабит Западный фронт Германии…

ВОЙНА ДО КОНЦА… Не заключать отдельного мира с Германией – акт взаимного страхования от миролюбия. Нередко в истории неожиданные порывы великодушия губили всё, что было достигнуто ценою… Всемирно-моральный смысл… Дипломатическая клятва на окровавленных мечах… рыцарская верность трёх правительств…

78

За несколько недель предупреждали Илью Исаковича его друзья-инженеры из Харькова, из Питера и даже с коломенского машиностроительного, чьим представителем на юго-востоке России он тоже был по совместительству, – чтоб не упустил он в Ростове встретить и принять блестящего инженера Ободовского, до сих пор известного в русских инженерных кругах только своими книгами на немецком языке: по общей экономике, об устройстве портов, о путях концентрации промышленности, о перспективах торгового общения России с Европой, о колебаниях цен, и это всё помимо его специальных горнопромышленных трудов, интересных только горнякам. Ходили о нём и анекдоты, вроде того, что в Милане, бродя по улицам без гроша, он сообразил, что городское трамвайное движение можно спланировать эффективнее, начертил схему – и выгодно продал магистрату. Ещё вчера Ободовский был эмигрант, позавчера – государственный преступник и преследуемый революционер, но вот подпал под амнистию трёхсотлетия дома Романовых, ещё по одному делу “освобождён от обвинения, больше не разыскивается”, – и третий месяц совершает по инженерным узлам России негласный триумфальный объезд, с особым теплом встречаемый и за яркий талант, и по своему революционному прошлому. Как раз в Донецком бассейне, главной цели Ободовского, его застала война, но он провёл там свою месячную программу и теперь приехал в Ростов-на-Дону, с одной из рекомендаций – познакомиться с Архангородским. Они по телефону уговорились: 20 августа провести вместе первую половину дня, потом обедать у Ильи Исаковича. Встретились утром в его конторе (тоже юго-восточном отделении мельничного товарищества Эрлангер и К°), листали там чертежи, атласы, потом поехали смотреть два любимых ростовских создания Архангородского – новый городской элеватор и парамоновскую мельницу с миллионным годовым оборотом.

С первых же минут они расположились друг ко другу, несмотря на все различия. Илья Исакович был лет на десять старше, полноват, невысок, несловоохотлив, без жестов, очень тщателен в костюме (всё шито у лучшего ростовского портного) и в пригладе тёмных усов, бровей, причёски. Тридцатидевятилетний высокий светловолосый Ободовский, одетый довольно-таки несообразно, даже как попало, иногда на ходу так резко взмахивал рукой, что пошатывался, весь вид его был ошеломлённый, как был бы он застигнут одним важным делом среди другого важного. Распирала его избыточная энергия. Очень вскоре он так и объявил:

– Вы знаете, я в этой поездке чувствую себя каким-то самоваром со множеством кранов. И благодетель для меня всякий тот, кто открывает один-два крана, выпускает маленько. Если б я ещё остался за границей, меня б от материала разорвало. Этой поездкой я вот разгружусь – и кинусь, как Горький говорит, месить гущу жизни. Насточертело мне писать из-за границы поучительные вещи, которых Россия прочесть не может. Ох, извёлся я за границей! Хочу делать русскую жизнь своими руками! А спать согласен – четыре часа в сутки. Я в эту поездку больше и не сплю…

Улыбка у него была свободная, не имеющая что таить. Черты лица при разговоре все были в движеньи, и лоб жил многими переходящими складками. Лёгкий ровный ёжик необременительно покрывал голову.

Действительно, он очень охотно, интересно отвечал, и сам рассказывал, влекомый быстрой жадной мыслью, которая так и кидалась исследить все пути чужие, боковые, к нему не относящиеся, и на каждом извиве делиться, как это на Западе, а тут не видели.

Постороннему глазу день их показался бы скучным, а для них был наполнен каскадами идей, сведений и предположений. Они проговорили все переезды лошадьми, и все переходы дворами, лестницами и цехами, впереслой с обсуждением тех устройств и операций, которые являлись их глазам. Показывать свою работу понимающему человеку всегда доставляет нам удовлетворение и располагает к нему. Ободовский ничего важного не упускал – и приспособление швейцарских вальцовочных станков, и мойку зерна, и каждое замеченное хвалил в выражениях, точно соразмерных заслуге, не больше. Но сверх того необычайная была у него хватка: любому процессу или проблеме сразу найти место во всей русской экономике и в возможной завтрашней (без войны бы – сегодняшней) торговле с Западом.

Ни биографией, ни жизненным опытом, ни специальностью они нисколько не совпадали и даже не касались – но общий инженерный дух как сильное невидимое крыло поднял их, понёс и сроднил.

Нашлось время и для простых рассказов. Понуждаемый расспросами гостя, Архангородский рассказал о себе, что был в первом выпуске мукомолов харьковского Технологического, всего их было пятеро, и каждому выпускнику открывалось занятие высоких выгодных мест. Однако Архангородский не пошёл вверх, а, возмущая своего отца, мелкого маклера, поступил подсобным рабочим на мельницу, лишь через год помощником крупчатника, ещё через два – крупчатником, и считает, что только из этого понял, в чём суть мельниц и что им надо.

Пошли и город посмотреть, верней, захотел гость увидеть то место крутого Таганрогского спуска к Дону, где ростовская управа думала ставить подвижную дорожку для подъёма людей от набережной. А в Москве, говорил Ободовский, сбила война метрополитен: уже электростанцию строили для подземных поездов, и в 15-м году должны были пустить первую линию от Большого театра на Ходынское поле. Вообще по-сумасшедшему Москва эти годы строится, много поставили.

Своим неизменно спокойным оценивающим взглядом Илья Исакович всматривался в нервного Ободовского. Насколько жизнь Ильи Исаковича была ровна, пряма и постоянна, настолько жизнь Ободовского состояла из виражей, взлётов, срывов, и даже дышал он неровно, словно воздуха хотел забрать на десять лёгких, и хотя ругал войну, но в мирной жизни ему как будто не хватало событий, оттого он их и сгущал.

Уж он не поминал своё давнее революционное прошлое, за которое было два суда, тюрьма, ссылка, побег за границу. Больше говорил о близких заграничных впечатлениях: в Америку ездил; изучал в Германии горнозаводскую промышленность; в Австрии работал по рабочему страхованию, и книгу написал (для России, так в Харькове несколько месяцев никак её не выпустят: то шрифта не хватает, то предисловие потеряли). А больше всего был захвачен нынешней поездкой: русские рудники и шахты уж так доступны выпускнику Горного института! – но тогда ему было важно революцию делать, да на сибирский рудник чуть и не угодил в кандалах, – а потом в эмиграции изводился, как попасть в Донецкий бассейн и руки приложить. И сейчас с восторгом рассказывал, что тут можно сделать за десять лет и что за двадцать по единому комплексному плану, каждый шаг соразмеряя с будущим, например – подземную газификацию углей…