Отныне и вовек - Джеймс Джонс

Первый сержант Тербер стоял рядом с командиром роты и, глядя на его лицо, испытывал страстное желание дать своему командиру хорошего пинка в зад.

Среди прочих факторов, способствовавших быстрому ослаблению патриотического духа, главную роль сыграли, пожалуй, работы по установке проволочных заграждений. Те, кто на строительстве дзотов нажил неизвестную новую болезнь, от которой ныли суставы рук, почувствовали, что эта хвороба навалилась на них с удвоенной силой, едва они начали натягивать колючую проволоку для защиты построенных ими позиций. И потому, даже когда им не надо было выходить ночью в караул, они все равно не могли уснуть. Первый же день работы с колючей проволокой охладил их патриотический пыл даже больше, чем перспектива завшиветь без душа, ходить с небритыми мордами, не надеясь когда-нибудь побриться, и спать на камнях, прячась от дождя всего лишь под плащ-палаткой и парой одеял.

Да и вообще, эта война, так прекрасно начавшаяся воскресным утром и на первых порах так много им сулившая, постепенно превращалась в заурядные долгие маневры. С той только разницей, что конца им не предвиделось.

Лишь через пять дней, когда жизнь на позициях более или менее наладилась, седьмая рота смогла отправить в Скофилд наряд за остальными вещами, которые, как они решили сначала, им не понадобятся, и за большими палатками. Но на Макапуу эти палатки никого не выручили, потому что там не было деревьев, а без деревьев палатки не поставишь.

Наряд выехал в Скофилд на трех грузовиках, и возглавлял его Тербер, вооруженный перечнем солдатских просьб, занявших целый блокнот среднего размера. Помощником Тербера в этой операции был Пит Карелсен, единственный человек в роте, который прожил эти пять дней в относительном комфорте. Въехав на своих трех грузовиках в гарнизон, они обнаружили, что в их казарму вселилось другое подразделение и что все тумбочки и шкафчики седьмой роты тщательно выпотрошены. Блокнот со списком просьб можно было выбросить. И все тот же Пит Карелсен оказался единственным в роте, кто в то воскресное утро сообразил запереть свою тумбочку и стенной шкафчик. Но пострадал даже Пит: оставленная им на столе запасная пара вставных челюстей бесследно исчезла.

Ну и конечно, никто из новых жильцов понятия не имел, куда все подевалось.

Помимо проигрывателя и пластинок, у Тербера пропали также стодвадцатидолларовый молочно-голубой костюм, пиджак «Форстман» с простроченными лацканами, ни разу не надеванный белый смокинг с черными брюками и все комплекты военной формы. Пропала и новенькая электрогитара стоимостью в 260 долларов, которую Энди и Пятница купили, пока Пруит был в тюрьме, и, хотя они успели выплатить за нее меньше половины, пропала она целиком — и динамик, и переходник, и все прочее.

Если бы не старшина первой роты сержант Дедрик — он был почти одного роста с Тербером и к тому же не забыл запереть свой стенной шкафчик, — Тербер не сумел бы найти себе даже двух смен полевой формы. Уцелели только лежавшие на складе палатки.

К концу седьмого дня, когда они распределили привезенные палатки по позициям и уже готовились в них вселиться, рота собралась на побережье в полном составе, прибыли и доложились даже двое отбывавших срок в тюрьме — их выпустили вместе с остальными заключенными, как только началась война. Не явился только Пруит.

Глава 51

Пруит проспал всю бомбежку. Накануне вечером, когда девушки были на работе, он напился даже больше обычного, потому что суббота — это всегда вроде как праздник. Он и не подозревал о нападении, пока настойчивый энергичный голос, тревожно и бесконечно рассказывающий о чем-то по радио, не пробуравил наконец залепивший горло, глаза и уши плотный и очень сухой комок тяжелого похмелья, которое он ощущал даже сквозь сон, почему и не хотел просыпаться.

Он приподнялся на диване (с тех пор, как он переселился на диван, он ради приличия спал в шортах) и увидел, что обе девушки, накинув халатики, сидят на корточках перед приемником и внимательно слушают.

— Я как раз хотела тебя разбудить, — взволнованно сказала Альма.

— Это еще зачем? — Сквозь ломящую глаза сухую боль, заменявшую ему сейчас рассудок, просачивалась только одна мысль: надо немедленно пойти на кухню и выпить воды.

— … но наиболее серьезно пострадал сам Перл-Харбор, — говорило радио. — Разрушены почти все строения. Полных данных о потерях пока нет, но точно известно, что потоплен один из стоявших в мелководной гавани линейных кораблей. Его палубная надстройка и сейчас еще возвышается над огнем горящего на поверхности воды мазута. Высотная бомбардировочная авиация противника нанесла основные удары по Перл-Харбору и расположенному через пролив от него аэродрому Хикем. По масштабу разрушений и потерь Хикем, очевидно, стоит на втором месте после Перл-Харбора…

— Это Уэбли Эдвардс, — сказала Жоржетта. — Его голос.

— Да, — кивнула Альма. — На континент транслируют.

— … На территории нового военного городка при Хикемском аэродроме, — продолжало радио, — очень большая бомба, а может быть, торпеда попала прямо в главную столовую, где в это время, ни о чем не подозревая, завтракали четыреста наших летчиков…

Пруит уже догадался, в чем дело, но полностью понять случившееся было очень трудно: все доходило до него будто сквозь густую вязкую грязь. Почему-то он вбил себе в голову, что напали немцы, и продолжал так думать даже потом, когда уже знал, что остров атаковали японцы. Немцы, должно быть, разработали совершенно новый тип бомбардировщиков, иначе беспосадочный перелет на такое расстояние был бы невозможен, даже если бы у них была база на восточном побережье Азии. Не могли же они провести свои авианосцы в Тихий океан мимо английского флота. До чего не ко времени этот его перепой! С такого похмелья водой не отопьешься, поможет только пара рюмок чего-нибудь покрепче, и даже тогда отойдешь не сразу.

— Где мои брюки? — Он встал с дивана, и движение отозвалось в голове резким, болезненным толчком, словно его контузило Он направился через комнату, взяв курс на бар, вделанный в верхнюю часть большого напольного радиоприемника, возле которого сидели на корточках девушки.

— Да вон они на стуле, — сказала Альма. — Ты чего это вдруг?

— Не эти. Форменные. — Он открыл у них над головой дверцу бара и налил себе неразбавленного виски в высокий коктейльный фужер. — У меня тут где-то должна быть форма. Где она?

Он выпил виски залпом, и его передернуло, но он знал, что скоро полегчает.

— Ты что это? — Альма от волнения захлебнулась. — Что ты делаешь?!

— Сейчас выпью, чтобы муть в голове прошла, и, к чертям, назад в роту. А ты думала что? — Он налил себе еще и снова выпил залпом.

— … Наш флот, бесспорно, потерпел крупное поражение, — говорило радио. — Вероятно, самое крупное за всю его историю. Было бы…

— Но ведь тебе туда нельзя! Тебе нельзя возвращаться!

— Это почему же? Ты что, рехнулась?

— … но ничто: ни мрак печали, ни позор поражения — не в силах затмить великий подвиг, который навечно останется примером для всех американцев…

— Потому что тебя разыскивают! — истерически запричитала она. — Потому что тебя арестуют за убийство! Убийство тебе никто не простит, не думай! И ни одна война тебя не спасет!

Он тем временем налил себе третью порцию виски. Тепло, электрическими волнами заструившееся по жилам, начало подсушивать раскисшие клетки мозга. В голове постепенно прояснялось, но он шарахнул и этот фужер — раз уж налил, надо пить.

— Я совсем забыл, — сказал он.

— … это храбрость и героизм наших воинов, — говорило радио, — которые перед лицом смерти и превосходящих сил противника, застигнутые врасплох и не располагавшие необходимыми средствами, тем не менее не сложили оружия и мужественно отражали натиск врага, демонстрируя подлинное величие духа, неотъемлемую черту армии и военно-морского флота Соединенных Штатов…

— Это он что, про американскую армию так? — усмехнулась Жоржетта, ни к кому конкретно не обращаясь.

— А забыл, так вспомни, — чуть спокойнее сказала Альма. — Если ты вернешься, тебя первым делом посадят, а потом будут судить за убийство. Война ничего для тебя не меняет. Не думай, что своим возвращением ты внесешь большой вклад в победу.

Не выпуская из рук бутылку и фужер, он с побитым видом уселся между девушками на низенькую скамеечку перед приемником.

— Я совсем забыл, — глухо повторил он. — Вылетело напрочь.

— Вот-вот, — кивнула Альма. — Так что подумай хорошенько.

— … Героическим спокойствием под огнем противника, сознательным отношением к своим, пусть самым заурядным, обязанностям, молчаливым стойким мужеством, с которым они в эти минуты, когда вы слушаете мой репортаж, встречают смерть и терпят боль ран в госпиталях и на перевязочных пунктах, они показывают пример непоколебимой веры, преданного служения Родине и беззаветной отваги, и мы, гражданское население Гавайских островов, все те, на чьих глазах это происходит, надолго запомним их подвиг. Они, эти солдаты, эти наши мальчики — а большинство из них действительно еще совсем молодые ребята, — создают сейчас легенду, вписывают в историю Демократии новую страницу легендарной славы, славы, которую еще долго никто не сможет превзойти и которая будет вселять страх в сердца врагов свободы…