Михаил Горбачёв. Жизнь до Кремля. - Николай Зенькович

Прозвучали заверения в неизменности «стратегической линии партии», но суть этой линии была выражена уже по-новому: «ускорение социально-экономического развития страны, совершенствование всех сторон жизни общества». Дано сжатое и достаточно ёмкое раскрытие этой линии. Здесь и решающий поворот в переводе народного хозяйства на рельсы интенсивного развития, и совершенствование хозяйственного механизма, и социальная справедливость, и углубление социалистической демократии, совершенствование всей системы социалистического самоуправления народа, и решительные меры по дальнейшему наведению порядка, и расширение гласности в работе партийных, советских, государственных и общественных организаций, и курс мира и прогресса в области внешней политики. Конечно, это была ещё не развёрнутая программа действий, да такая программа на данном Пленуме была бы немыслимой, но уже был сгусток идей, который дальше получил развернутое изложение и обоснование.

Н. Рыжков:

— День был воскресный, выходной, я рассеянно смотрел какой-то древний фильм по телевизору, ждал программу «Время», когда мне позвонили из ЦК и, скороговоркой сообщив о смерти генсека, пригласили срочно прибыть в Кремль.

Когда я заявился в «предбанник» перед залом заседаний Политбюро, там уже толклись взволнованные секретари. Долгих, Русаков, Капитонов, ещё кто-то… Взволнованы они были отнюдь не фактом кончины Черненко — её ждали, чего зря лицемерить! — но предстоящей повесткой Политбюро. Помню, кто-то спросил неуверенно: не слишком ли быстро собираемся, может, стоит хотя бы из приличия выждать денёк? А кто-то ответил: нельзя терять ни минуты, надо такие вопросы решать с ходу, промедление смерти подобно…

Странная штука — человеческая память! Не могу вспомнить, кто вёл этот разговор, но он прочно застрял в памяти, едва ли не дословно, потому что и вправду выражал общее психологическое состояние накануне заседания Политбюро. Мы фантастически устали ждать.

По ритуалу, с незапамятных времён принятому в Кремле, секретари ЦК и кандидаты в члены ПБ собирались в официальной приёмной (это её я назвал «предбанником») перед залом заседаний. По его другую сторону располагалась так называемая «Ореховая комната» (там и впрямь стояла орехового дерева мебель), что разделяла зал заседаний и кабинет генсека.

Обычно в ней уже ждали члены Политбюро, туда являлся и Генеральный: то за минуту до назначенного срока, то за десять — пятнадцать минут, если хотел обсудить что-то с соратниками накануне. В назначенный час он входил в зал заседаний во главе команды членов Политбюро. Мы, люди второй и третьей ступенек, уже были в зале, и две «команды» вежливо здоровались за руку — каждый с каждым, как футболисты на поле перед игрой. Смешновато со стороны выглядело…

Так было и в этот раз. Первым из «Ореховой комнаты» стремительно вышел Горбачёв. Он и занял место председателя, он и начал заседание. На часах значилось, если это небезразлично историкам, 22.00. Довольно быстро составили комиссию по организации похорон Черненко. Возглавил её Горбачёв, возражений не последовало. По неписаной традиции тот, кто возглавляет такую комиссию, автоматически становится Генеральным. Оговорили место захоронения — в землю за Мавзолеем, дату и время — в среду, в 13.00, место для прощания с покойным — Дом Союзов, естественно. Потом встал Громыко и предложил кандидатуру Горбачёва на пост Генерального секретаря.

Это была, как я считаю, важная личная победа Егора Лигачёва, заранее проговорившего все варианты едва ли не со всеми, кому предстояло поднять руку «за» или «против» нашего лидера. Хотя — нет, не со всеми. Со мной он никаких бесед не вёл, да и зачем, в самом деле: меня-то ни в чём убеждать не надо было. Громыко, едва ли не самый старый член «гвардии» Брежнева (да что там Брежнева — и Хрущёва, и даже Сталина!), открыто и безоговорочно выступил на стороне «племени младого, незнакомого». Я уже говорил, что он откровенно симпатизировал нам всем, лично Горбачёву, но нужна была серьёзная «психологическая атака», чтобы он не просто поддержал на Политбюро эту кандидатуру, но сам первый назвал её.

Не исключаю, что именно выступление Громыко и предрешило предельно спокойный ход заседания: никто из стариков даже слова против не сказал. Впрочем, двоих не было: Кунаев не успел прилететь из Алма-Аты, Щербицкий не ко времени застрял в Америке.

Д. Кунаев:

— Процедура с выдвижением М.С. Горбачёва на пост генсека повторилась до деталей. Мы молча стояли в «накопителе», в помещении перед залом Политбюро. Когда все собрались, заняли свои места, поднялся А.А. Громыко. Он внёс предложение рекомендовать Генеральным секретарём ЦК КПСС М.С. Горбачёва. На этот раз молчаливых в зале заседаний не было. Все дружно выступили «за». Я тоже выступил и поддержал кандидатуру Горбачёва. Было принято решение поручить Громыко от имени Политбюро внести наше предложение на Пленум ЦК КПСС. 11 марта состоялся Пленум ЦК. М.С. Горбачёва единогласно избрали Генеральным секретарём ЦК КПСС.

Н. Рыжков:

— Отсутствие Кунаева и Щербицкого вежливо учли: назначили вторичное заседание Политбюро — перед пленумом, который состоялся на следующий день, в понедельник. Забегая вперёд, скажу, что Щербицкий и на него не поспел, а Кунаев счёл для себя лучшим промолчать.

Ещё раз повторяю: никакой борьбы не было, хотя нынче многие мемуаристы склонны представить назначение Горбачёва как некий революционный акт. Революционным-то он был — ясное дело, но только по сути, а по форме выбор генсека оказался спокойным. Предрешённым.

Слово сказано: «предрешённым». В связи с этим хотелось бы вспомнить яростное выступление Лигачёва на XIX партийной конференции летом 88-го с его анекдотически знаменитым: «Борис, ты не прав!» Меня сейчас не волнует правота или неправота Ельцина, которого «долбал» Лигачёв, в очередной раз создавая свердловскому партийному функционеру ореол мученика. Меня сейчас, как и прежде, удивляют категоричные до непреложности (ну такой он, Егор Кузьмич!) слова о двух днях выборов Горбачёва генсеком:

«Надо сказать всю правду: это были тревожные дни.

Могли быть абсолютно другие решения. Была такая реальная опасность.

Хочу вам сказать, что благодаря твёрдо занятой позиции членов Политбюро товарищей Чебрикова, Соломенцева и Громыко и большой группы секретарей обкомов на мартовском Пленуме ЦК было принято единственно правильное решение».

Да чем угодно клянусь: никаких других решений и быть не могло, никакой реальной опасности не существовало! Да, Чебриков, Соломенцев и Громыко твёрдо заняли свою позицию, прав Лигачёв, но их было всего трое, а рядом с ними сидели Гришин и Романов, Тихонов и Кунаев, у которых — не сомневаюсь! — тоже была своя позиция, весьма от нашей отличная. Но — в том-то всё и дело, что ничего они не могли предпринять. Только молчать и соглашаться. В чём — в чём, а в дворцовой мудрости им отказать было нельзя. Они поняли, что время безвозвратно ушло, что месяцы и даже дни их власти сочтены именно Горбачёвым со товарищи, а товарищей как раз толково и последовательно выпестовал и подготовил Лигачёв.