Стрела, монета, искра - Роман Суржиков

Голод, и мороз, и тьма, и смертный ужас.

Хармон вновь мерил камеру шагами, натыкаясь на стены. Подпрыгивал, пытаясь согреться. Прижимал язык к камням, пытаясь напиться. Мял и бил собственный живот, пытаясь умерить голод. Против ужаса средства не было. Я пропал. Мне конец. Мысль грызла, терзала, сверлила, не отступая и не слабея. Любая боль со временем тупеет, входит в привычку. Но не страх — нет! Эта тварь днем и ночью одинаково яростна, она не знает усталости! Я пропал. Мне конец. Милостивые боги, мне конец! Нет! Прошу, нет!

Хармон молился… когда не вышагивал по комнате, и не корчился от голода, и когда ужас позволял ему связать хоть несколько слов. Молился Елене Прозорливой — святой покровительнице купцов. Елена не отвечала ему, и Хармон хорошо знал, за что святая на него гневается. Ему был дан прекрасный товар, а он — дубина! — провалил все дело. Пожадничал, ушел от корабельщика, ради лишних восьмисот эфесов поперся к жестокому барону — и вот, получай! Права Елена, что не отвечает! Какой из Хармона торговец, если так оплошал!..

Он молился святой Вивиан — Праматери графа Виттора, и Светлой Агате — Праматери леди Ионы. Он не знал молитв этим святым, поэтому обычными словами рассказывал им, как все было, и шептал сквозь слезы: "Пощадите! Пошлите спасение, умоляю вас! Святые матушки, дайте мне выжить! Ведь я старался ради ваших детей, помогал любви графа… За что же со мною… так жестоко?.." Вивиан молчала, как и Агата. Святые видели Хармона насквозь и знали, что он лукавит. Торговец хотел набить свой кошелек, за то и поплатился.

Хармон облизывал влажную стену, размазывал по щекам слезы и принимался молиться Праматери Янмэй — величайшей изо всех. "Пресвятая матушка, сжалься надо мною, пошли мне крошку твоей милости! Ведь недаром прозвали тебя люди — Янмэй Милосердная! А еще зовут тебя — Янмэй Избавительница, Янмэй, Несущая Спасение! Спаси меня, избавь от страданий, молю тебя, всеблагая матушка!"

Янмэй Милосердная, Праматерь императоров Блистательной Династии, ответила Хармону-торговцу. Озарением возникла в его голове сценка — всплыла из глубины памяти, давным-давно услышанная и позабытая. Хармон вспомнил, отчего святую Янмэй зовут Милосердной. Вспомнил — и похолодел. Святая Ульяна — семнадцатая Праматерь, не имеющая потомков — столкнулась в лесу с клыканом. Зверь разметал воинов и продырявил Ульяну своим рогом. Рана была столь страшна, что не осталось надежды на спасение: даже Священные Предметы оказались бессильны. Ульяна взмолилась, чтобы воины избавили ее от страданий, но никто не решался поднять руку на посланницу богов. Лишь один человек осмелился пойти на это. Хрупкая девушка по имени Янмэй вогнала стилет в сердце Ульяны, подарив ей милосердие…

Боги, неужели таков и есть ответ?! Неужели лучшее, о чем мог мечтать торговец, — это быстрая смерть?! Нет, нет! Нет! Святая Янмэй, одумайся! Скажи мне, что ты ошиблась!

Проходили часы, а может, сутки. Янмэй молчала. Внутренности Хармона сделались клубком ядовитых змей, грызущих друг друга. Торговец вновь и вновь думал, не мог не думать: каково это — умирать от голода?

Каково тебе было, Джек? Что ты чувствовал? Сколько дней, недель, месяцев голод сжирал тебя изнутри?! Или, может быть, железо палачей до того изувечило тебя, что ты околел в считанные часы? О, счастливчик! Умный счастливчик, будь ты проклят! Сразу понял, что лучше пойти под пытки — это всяко быстрее голодной смерти. Какой-то денек страданий — и все, здравствуй, Звезда!

Или может, Джек, ты был еще хитрее? Ведь умер у сухой стены, а не под струйкой влаги! Скажи: ты уморил себя жаждой? Дал себе приказ: не пить ни глотка. День просидел спокойно, второй перетерпел, на третий впал в забытье. Простое дело! Достаточно лишь заставить себя не пить. Чертов дворянин! Как ты это сумел? Как вытерпел — слышать звук воды, сгорать от жажды, но не припасть к струйке? Кто родил тебя, кто воспитал? Где ты взял такую силу воли?! Ответь мне, Джек!

Хармон комкал на груди ткань с фамильным гербом Джека, и к ужасу в груди примешивалась черная зависть. Торговец теперь не сомневался: его предшественник нашел способ умереть быстро. Это потребовало железного самоконтроля, но Джек сумел. А Хармон-торговец не сможет. Ему предстоит вечность мучений.

Милосердная Янмэй…

Когда над головою раздался скрип, Хармон поднял голову и смотрел, смотрел, смотрел в проем, не в силах поверить. Люк был открыт, и факельный свет озарял лицо молодого воина.

— Ну, и дыра!.. — говорил Джоакин Ив Ханна. — Хватайтесь за руку, вылезайте. Ну же!

Искра

20 июня 1774 г.

Фаунтерра — Бледный Луг — Фаунтерра

Как чувствует себя подсудимый перед объявлением приговора?

Вероятно, так. Он — она — лежит на спине, поминутно вздрагивая от боли. Судья — лысеющий старик, одетый в сюртук и жилет, несмотря на летний зной — вдавливает сучковатые пальцы в живот осужденной. То выше пупка, то ниже, то правее, то левее. Под правым ребром нажатие отзывается резкой болью, заставляя подсудимую морщиться. Судья давит снова и снова — предъявляет боль под ребром, как уничтожающую улику, и требует признания:

— Что чувствуете, миледи? Вот здесь — плохонько, да?

Ночная блуза подсудимой поднята аж до груди. Судья глядит сквозь пенсне на белый плоский животик, отчего девушка чувствует себя унизительно обнаженной и беззащитной. Впрочем, ничего другого ей, подсудимой, и не полагается. Она выдавливает признание:

— Больно… Здесь, под вашими пальцами, да…

— Какая боль? — уточняет судья и мечет пригоршню юридических терминов, малопонятных для подсудимой: — Режущая боль? Колющая? Тупая или острая? Пульсирующая или продолжительная?

— Иглы… — говорит подсудимая. — Как будто иглы.

— М-да, миледи… Дело понятное…

Она не может понять, почему судья медлит. Ведь он уже знает приговор! Зачем тянет время, почему не скажет напрямик? Пытка ожиданием — это часть приговора? Или судья хочет, чтобы она унизилась и стала умолять. Что ж, подсудимая вряд ли может позволить себе гордость.

— Что со мною, сударь? — спрашивает она.

Впервые судья отрывает взгляд от ее живота, сверкает ей в лицо холодными стекляшками пенсне:

— Миледи, вы страдаете печеночной хворью.

Сказав это, он умолкает с таким видом, будто этой краткой фразою выражена уже вся ее дальнейшая судьба. Зачем он издевается над нею? Ведь она — не закоренелый преступник! Впервые за недолгую свою жизнь предстала перед судом! Откуда ей знать смысл подобных слов?