Шолохов. Незаконный - Захар Прилепин

псевдонимами и кличками. После социалистической революции, установившей новый общественный строй в нашей стране, положение резко изменилось. Основные причины, побуждавшие ранее скрываться за псевдонимами, были уничтожены».

Закрыв эту щекотливую тему, Бубеннов продолжал: «Несмотря на всё это, некоторые литераторы с поразительной настойчивостью, достойной лучшего применения, поддерживают старую, давно отжившую традицию. Причём многие из этих литераторов – молодые люди, только начинающие свою литературную деятельность».

Перейдя к примерам, Бубеннов повёл себя весьма оригинально. Он писал: «Молодой и способный русский писатель Ференчук вдруг ни с того ни с сего выбрал псевдоним Ференс. Зачем это? Чем фамилия Ференчук хуже псевдонима Ференс? Марийский поэт А. И. Бикмурзин взял псевдоним Анатолий Бик. В чем же дело? Первая треть фамилии поэту нравится, а две остальные – нет? Удмуртский писатель И. Т. Дядюков решил стать Иваном Кудо. Почему же ему не нравится его настоящая фамилия?»

Не назвав ни одного литератора еврейской национальности, Бубеннов перешёл к выводам: «Нам кажется, что настало время навсегда покончить с псевдонимами. Любое имя советского литератора, честно работающего в литературе, считается в нашей стране красивым и с большим уважением произносится нашим многонациональным народом».

6 марта Бубеннову в той же «Комсомольской правде» ответил Константин Симонов – безусловно более влиятельный и знаменитый писатель, являвшийся тогда основным шолоховским конкурентом. Родившийся в семье генерал-майора Михаила Симонова и княжны Александры Оболенской, Симонов носил собственную фамилию, однако, как мы уже знаем, сменил имя. При рождении он был наречён Кириллом, но подросший мальчик не выговаривал букву «р». В юности Симонову даже представляться было сложно, чтоб его не переспросили: «Как вас зовут, простите?»

В своей статье «Об одной заметке» Симонов весьма жёстко поставил Бубеннова на место: «В советском авторском праве узаконено, что «только автор вправе решить, будет ли произведение опубликовано под действительным именем автора, под псевдонимом или анонимно» (БСЭ, 2-е изд., т. 1, с. 281). Однако ныне решение этого вопроса, ранее решавшегося каждым литератором самостоятельно, взял на себя единолично писатель Михаил Бубеннов и, решив его один за всех, положил считать отныне литературные псевдонимы «своеобразным хамелеонством», с которым «настало время навсегда покончить».

В своей заметке «Нужны ли сейчас литературные псевдонимы?» («Комсомольская правда», № 47) Михаил Бубеннов привел список ряда молодых литераторов, литературные псевдонимы которых пришлись ему, Бубеннову, не по вкусу.

На мой взгляд, было бы разумней, если бы Бубеннов обратился со своими соображениями к этим товарищам лично и порознь, а не в печати и чохом…

Мне лично кажется, что Бубеннов сознательно назвал псевдонимы нескольких молодых литераторов и обошёл (а он мог бы быть расширен) список псевдонимов известных писателей, ибо, приведи Бубеннов его, сразу бы стала во сто крат наглядней (явная, впрочем, и сейчас) нелепость бесцеремонного и развязного обвинения в «хамелеонстве», по существу, брошенного в его заметке всем литераторам, по тем или иным причинам (касающимся только их самих и больше никого) избравшим себе литературные псевдонимы.

Мне остаётся добавить, что аргументы, приводимые Бубенновым против литературных псевдонимов, в большинстве смехотворны. «Наше общество, – пишет Бубеннов, – хочет знать настоящие, подлинные имена таких людей и овевает их большой славой». Непонятно, почему наше общество хочет знать и овевать славой фамилию Кампов и почему оно не должно овевать славой литературное имя Борис Полевой?»

Аргумент с Полевым выглядел беспроигрышно. Во-первых, он был русским. Во-вторых, являлся главным литературным открытием последних лет: опубликовав в 1947 году написанную за 19 дней «Повесть о настоящем человеке», он получил не только Сталинскую премию, но и признание читателей: тираж его книги к 1951 году достиг полутора миллиона экземпляров.

«…если уж кому и надо теперь подыскивать оправдания, – отчитывал зарвавшегося литератора Симонов, – то разве только самому Михаилу Бубеннову, напечатавшему неверную по существу и крикливую по форме заметку, в которой есть оттенок зазнайского стремления поучать всех и вся, не дав себе труда разобраться самому в существе вопроса».

Конечно же, Шолохов знал, что Горький – не Горький, Серафимович не совсем Серафимович, и только что упокоившийся его товарищ – не Платонов, а на самом деле Андрей Платонович Климентов, взявший, как и Серафимович, псевдоним по имени отца. Но он – вмешался.

«Чем же объяснить хотя бы то обстоятельство, что Симонов сознательно путает карты, утверждая, будто вопрос о псевдонимах – личное дело, а не общественное? – писал Шолохов в опубликованной 8 марта всё там же статье «С открытым забралом». – Нет, это вопрос общественной значимости, а будь он личным делом, не стоило бы редактору “Литературной газеты” Симонову печатать в этой газете заметку “Об одной заметке”, достаточно было бы телефонного разговора между Симоновым и Бубенновым. <…>

…Правильно сказано в статье Бубеннова и о том, что известное наличие свежеиспеченных обладателей псевдонимов порождает в литературной среде безответственность и безнаказанность. Окололитературные деляги и “жучки”, легко меняющие в год по пять псевдонимов и с такой же поразительной лёгкостью, в случае неудачи, меняющие профессию литератора на профессию скорняка или часовых дел мастера, – наносят литературе огромный вред…»

Два дня спустя, 10 марта, Симонов, внешне блюдя табели о рангах, опубликовал весьма уверенный ответ: «Шолохов видит “барское пренебрежение” в моей фразе, адресованной Бубеннову: “Жаль, когда такой оттенок появляется у молодого, талантливого писателя”. Остаюсь при убеждении, что Бубеннов талантлив и как писатель молод. Не видя в том ничего обидного, причисляю себя вместе с Бубенновым к молодым писателям, которым предстоит ещё учиться многому и у многих, в том числе и у такого мастера литературы, как Михаил Шолохов. Не хотел бы учиться у Шолохова только одному – той грубости, тем странным попыткам ошельмовать другого писателя, которые обнаружились в этой его вдруг написанной по частному поводу заметке после пяти лет его полного молчания при обсуждении всех самых насущных проблем литературы».

На этом дискуссия была остановлена.

Именно тогда Шолохов приобрёл словно бы утверждённую этой статьёй устойчивую репутацию антисемита, а Симонов, напротив – прогрессиста.

На этой теме два русских человека разругались в прах. Не первый подобный случай в истории отечественной литературы.

Удивительно в этой истории и то, что Симонов ещё не раз выступит с записками в ЦК о засилии евреев в писательской среде.

Зачем он спорил с Шолоховым? В конце концов, Симонов мог действительно так думать: дело не в псевдонимах.

* * *

Шолохов получил укол в самое сердце, когда дошёл до слов Симонова про пять лет «полного молчания». Сам Симонов получил в 1946-м Сталинскую премию за роман «Дни и ночи», в 1947-м следующую за пьесу «Русский вопрос», в 1949-м ещё одну – за сборник стихов «Друзья и враги», а в 1950-м – за пьесу «Чужая тень».

Работал как миномёт.

А Шолохов?

В июне 1951-го он съездил в Болгарию. В августе принимал