Политическая биография Сталина - Николай Капченко

На следующий день, 4 апреля, в «Правде» было сообщено:

Секретариатом ЦК утвержден следующий порядок приема в ЦК ежедневно с 12–3 час. дня: в понедельник — Молотов и Куйбышев, во вторник — Сталин и Молотов, в среду — Куйбышев и Молотов, в четверг — Куйбышев, в пятницу — Сталин и Молотов, в субботу — Сталин и Куйбышев.

Адрес ЦК: Воздвиженка, 5.

Секретарь ЦК РКП Сталин»[967].

Я не берусь комментировать те пояснения, которые дает Волкогонов. Они, на мой взгляд, продиктованы общей направленностью его книги, поэтому едва ли есть резон вступать с ним в дискуссию в данном случае. Свои принципиальные соображения относительно мотивов Каменева и Зиновьева при избрании Сталина я уже высказал выше. Здесь же хочу подчеркнуть, что никто из членов ЦК не выступил против предложенной кандидатуры. У кого-то может сложиться мнение, что вообще голосование при выборах исполнительных органов ЦК носило сугубо формальный характер, было, так сказать, проштемпелеванием заранее оговоренного решения.

Но это не соответствует действительности. В подтверждение приведу обмен записками между Каменевым и Лениным, состоявшийся как раз на этом же пленуме, который избирал Сталина. В записках речь идет о введении А.И. Рыкова в состав членов Политбюро. Вот их содержание:

«3 апреля 1922 г.

Записка Л.Б. Каменева

Рыкова именно за его сегоднешнюю гнусную речь нельзя бы вводить! Но если не введем, — будет, пожалуй, вечная болячка.

Л.К[аменев].

Записка В.И.Ленина

Если Рыкова не введем — вечная болячка. Тогда Вы должны найти иного зампред С[овета] Н[ародных] К[омиссаров]

Калинин — кандидат.

Ленин.

Записка Л.Б. Каменева

Придется Рыкова.»[968]

Из этого обмена записками определенно явствует, что процесс избрания новых членов высшего партийного руководства не носил сугубо формального характера. Конечно, важную роль играло предварительное согласование кандидатур между членами самого узкого состава руководства. Однако даже такое предварительное согласование еще не предопределяло полное единодушие при голосовании. И протоколы некоторых предыдущих голосований подтверждают этот факт. Тем более странным было бы единодушное избрание Сталина, если бы кто-либо из членов Политбюро или ЦК имел возражения против его кандидатуры.

Так что, завершая эпопею с вознесением Сталина на пост Генерального секретаря, хочу подчеркнуть, что оно явилось итогом согласованного решения. Причем принято было без возражений с чьей-либо стороны. С учетом всего этого это избрание было с точки зрения норм партийного устава вполне правомерным и не могло вызывать каких-либо возражений. По крайней мере на том этапе не было буквально никаких оснований утверждать, что он путем закулисных маневров и гнилых компромиссов сумел проложить себе путь к должности Генерального секретаря ЦК партии. Позднейшие же обвинения его в том, что он узурпировал власть в партии, опираясь на должность Генерального секретаря, — это уже предмет совсем иного рода. Предмет, требующий специального рассмотрения.

В качестве своеобразного аккорда, касающегося рассматриваемой темы, позволю себе привести оценку первых шагов работы Сталина на посту Генерального секретаря, данную человеком, имевшим возможность наблюдать эту работу Сталина не со стороны, а изнутри. Речь идет о А.М. Назаретяне, старом большевике, хорошо знакомому Сталину по совместной подпольной работе в Закавказье. Именно Назаретян был выбран Сталиным в качестве заведующего своим собственным секретариатом. В письме от августа 1922 года (т. е. буквально через 3–4 месяца после вступления Сталина в свою новую должность) Назаретян писал своему другу С. Орджоникидзе: «Коба меня здорово дрессирует. Прохожу большую, но скучнейшую школу. Пока из меня вырабатывает совершеннейшего канцеляриста и контролера над исполнением решений Полит. Бюро, Орг. Бюро и Секретариата. Отношения как будто не дурные. Он очень хитер. Тверд, как орех, его сразу не раскусишь. Но у меня совершенно иной на него взгляд теперь, чем тот, который я имел в Тифлисе. При всей его, если так можно выразиться, разумной дикости нрава, он человек мягкий, имеет сердце и умеет ценить достоинства людей. Ильич имеет в нем безусловно надежнейшего цербера, неустрашимо стоящего на страже ворот Цека РКП. Сейчас работа Цека значительно видоизменилась. То, что мы застали здесь — неописуемо скверно. А какие у нас на местах были взгляды об аппарате Цека? Сейчас все перетряхнули. Приедешь осенью, увидишь.

Но все же мне начинает надоедать это «хождение под Сталиным» — последнее модное выражение в Москве — касается лиц, находящихся в распоряжении Цека и не имеющих еще назначения, висящих, т[ак] сказать, на воздухе, про них говорят так: «ходит под Сталиным». Правда, это применимо ко мне на половину, но все же канцелярщина мне по горло надоела. Я ему намекал. Ва, говорит, только месяц еще. Потом»[969].

Письмо весьма колоритное и содержательное. Причем в нем трудно уловить даже малейшие оттенки какого-то подобострастия или преувеличения. Оно рисует картину разительных перемен, внесенных Сталиным в работу Секретариата ЦК. Но особое внимание хочется обратить на характеристику Сталина как «надежнейшего цербера», выполнявшего установки Ленина. Здесь автор едва ли допускает преувеличение. Но все же оценка его страдает некоей односторонностью. Фигурально выражаясь, Сталин был не только надежным цербером, защищавшим ворота ЦК, но методично шаг за шагом создававшим фундамент своей собственной власти. И главным инструментом в достижении этой цели была сфера подбора и распределения партийных, государственных, хозяйственных и иных кадров. Эту сферу деятельности он, что представляется очевидным, рассматривал в качестве своей основной задачи.

А то, что он умел, не считаясь с трудностями, преодолевая все преграды, методично, шаг за шагом идти к достижению своих целей, — это подтверждала вся его предшествующая политическая деятельность. Не сам Сталин создал должность Генерального секретаря, но именно он придал ей тот политический вес и значимость, благодаря которым он сумел создать для себя прочную и надежную основу в предстоявшей борьбе за власть в партии. Причем эта борьба уже не маячила где-то на далеком горизонте. Она неумолимо приближалась, обретая вполне реальные и суровые очертания.

В своей политической карьере Сталин вступал в новую фазу. Успех открывал перед ним возможности, о которых он, очевидно, тогда и не мечтал. Поражение же, с эвентуальной вероятностью которого также приходилось считаться, если и не означало его полного крушения, то низводило бы до уровня партийного функционера довольно высокого уровня. Но не больше того. При поражении он из политической фигуры первой величины превращался в заурядного партийного деятеля, имя которого сейчас никому ничего не говорило бы. Сказать, что на карту было поставлено многое — значит ничего не сказать. На карту была поставлена вся его политическая судьба, а, возможно, и его политическое долголетие.

Сталин энергично взялся за реорганизацию аппарата ЦК. Строительство разветвленного и эффективного аппарата он считал одной из центральных задач, требующих своего решения. Ключевые положения своей политики в области организации аппарата и вообще работы с кадрами он изложил в «Организационном отчете Центрального Комитета РКП(б)», с которым он выступил на XII съезде партии в апреле 1923 года. В этом отчете не только сформулированы принципиальные установки Сталина по кадровым и другим организационным вопросам, но и как бы подведены итоги его деятельности на новом посту за год. Сталин четко сформулировал свою исходную идею: «… в политической области для того, чтобы осуществить руководство авангарда класса, т. е. партии, необходимо, чтобы партия облегалась широкой сетью беспартийных массовых аппаратов, являющихся щупальцами в руках партии, при помощи которых она передаёт свою волю рабочему классу, а рабочий класс из распылённой массы превращается в армию партии»[970]. Иными словами, партийный аппарат становился становым хребтом всех остальных систем государственной, профсоюзной, молодежной, сельской жизни. Разумеется, сюда включались аппараты, осуществлявшие руководство экономической, идеологической, культурной и иных сфер жизнедеятельности страны. Аппарат, таким образом, рассматривался в качестве главного и ведущего элемента вообще всей системы управления.

Никто, будучи в здравом уме, не станет отрицать важную роль аппарата в организации функционирования партийных, государственных, экономических и иных систем. Все, однако, зависит от того, какое место этот аппарат занимает по отношению к тем системам, обслуживать которые он был призван. Если он, будучи составной частью этих систем, играет организующую роль, а не выступает в качестве своего рода демиурга, то в этом не было бы ничего предосудительного или ошибочного. Но если он сам превращается в некоего творца, определяющего все и вся, то это уже совершенно иной коленкор, иная постановка вопроса. Именно в этот период у Сталина окончательно формируется убеждение: аппарат является главным инструментом как для достижения власти, так и для ее сохранения в своих руках. Аппарат стал альфой и омегой политической стратегии Сталина, одной из фундаментальных основ всего его политического миросозерцания. Отнюдь не оговоркой, а органической частью его понимания всего комплекса этих вопросов, стали слова Сталина «о партии, как организме, и партии, как аппарате»[971].