История рыжего демона (трилогия) - Роджер Желязны

Передний всадник, тучный мужчина с красным лицом, остановил своего коня у дверцы кареты:

– Эй! У вас все целы?

– Все в порядке, сударь, – ответил мальчик, сидевший у окна.

Всадник подъехал поближе, заглянул в окошко кареты и отвесил учтивый поклон сидевшим в ней взрослым. Взгляд его остановился на рыжеволосой Киске. Всадник буквально пожирал глазами юную леди.

– Я сэр Оливер Деннинг из Тьюксбери, – представился он.

– Меня зовут мисс Карлайл, – ответила она своим певучим голоском, жеманно растягивая гласные. – А это мой брат Квентин. Вы тоже паломник, сударь?

– Да, – ответил тот, краснея еще больше – так, что затылок у него побагровел. – Если все вы, глубокоуважаемые дамы и господа, изволите выйти из кареты, мой слуга Ватт попробует починить сломанное колесо.

И сэр Оливер кивнул в сторону малого, стоявшего в стороне – низенького темноволосого валлийца.

– Мы вам очень признательны, сударь, – проворковала Киска.

– Не стоит благодарности. А пока Ватт будет заниматься колесом, мы вполне можем отдохнуть и перекусить где–нибудь неподалеку на травке.

За все время разговора сэр Оливер не удостоил даже взглядом остальных пассажиров кареты, так что было совершенно непонятно, относится ли его приглашение исключительно к милой барышне или к ее спутникам также.

Сэр Оливер приметил Киску еще до того, как у кареты соскочило колесо – вероятнее всего, в тот момент, когда она поправляла кружевную косынку на груди. Водопад рыжих кудрей, обрамлявших свежее личико, и тоненький стан сразили сэра Оливера наповал. Впрочем, не он первый попал под воздействие ее чар. Мужчины, даже суровые, закаленные в боях воины, теряли головы, стоило им увидеть Киску.

Они расположились на солнечной полянке неподалеку от кареты, которую чинил слуга Ватт. Сэр Оливер достал из седельной сумки походное одеяло, от которого слегка попахивало лошадью – запах был слабый, и, пожалуй, приятный. Сэр Оливер, очевидно, не раз участвовал в походах, потому что в его седельной сумке нашлось все, что необходимо уставшему путнику на привале: сносная провизия и даже нехитрая посуда.

– Как приятно посидеть вот так на травке, – сказал сэр Оливер, расположившись на одеяле и держа в руке подрумяненную ножку цыпленка. – Это напоминает мне старые добрые дни последней итальянской кампании. Я имел честь служить под началом сэра Джона Хоуквуда. В том походе мы часто делали привалы под открытым небом.

– Надеюсь, сударь, вы повидали много сражений? – спросил Квентин, скорее из вежливости, чем из любопытства: его почему–то не покидала уверенность, что если этот пузатый краснолицый обжора и участвовал в военных походах, то прошел весь свой боевой путь в обозе, в интедантской повозке.

– Сражений? Да уж достаточно, – самодовольно усмехнулся сэр Оливер и пустился в длинный, никому, кроме него самого, не интересный рассказ о боях под Пизой. Он рассказывал об этом малозначительном событии таким высокопарным слогом, словно описывал воинские подвиги короля Артура. Потом он перешел к описанию других битв. Если верить сэру Оливеру, он проливал свою кровь у стен чуть ли не всех итальянских городов.

Однако Квентин не очень–то верил ему. Он помнил, как однажды присутствовал при взрослом разговоре, и его отец сказал, что война в Италии похожа на торги: сначала произносятся зажигательные речи, потом заинтересованные стороны ведут тайные переговоры, и в зависимости от исхода этих переговоров либо город сдается, либо осада снимается. Еще отец говорил, что французы – вот те действительно настоящие воины и дерутся насмерть, а итальянцы и наемники только играют в войну и размахивают мечами и копьями. Но сэр Оливер почему–то ни словом не обмолвился о французах, зато его рассказ пестрел какими–то Колоннами, Борджия, Медичи и прочими иностранными именами, незнакомыми Квентину. Сэр Оливер тем временем настроился на патетический лад; слогом, достойным Гомера, он воспевал схватки на копьях и мечах, ночные дозоры в южной Италии, где конные отряды до сих пор подвергаются внезапным набегам сарацинов, и расписывал опасности, подстерегающие воинов под каменными стенами осажденных городов, когда внезапно на головы солдат, штурмующих крепость, льются потоки кипящего масла или расплавленного свинца.

Сэр Оливер был низенький лысеющий господин с козлиной бородкой. Фигура его напоминала пузатый бочонок, а красный цвет лица выдавал любителя вин. Во время разговора он вскидывал голову, и его бороденка смешно тряслась. Собираясь поведать очередную геройскую подробность своей биографии, он долго откашливался, прочищая горло. Киска, которой этот самовлюбленный болтун уже успел порядком надоесть, передразнивала его столь уморительно, что Квентин с трудом сдерживал смех.

Наконец Ватт доложил, что карета готова. Сэр Оливер отпустил слугу и выслушал многочисленные изъявления благодарности с подобающей суровому воину скромностью. В ответ он сказал, что, поскольку все они держат путь в Венецию, то им еще предстоит провести вместе немало времени. Очевидно, он был уверен, что общество столь великолепного кавалера и прославленного воина будет приятно всем. Киска, мило улыбнувшись, ответила, что ему всегда будут рады – ведь колесо может снова соскочить. Сэр Оливер не понял шутки и заверил прелестную барышню, что всегда будет рад помочь ей. Ему и в голову не пришло, что надрывный кашель, разобравший всю компанию после этого, мог быть вызван не крошкой, попавшей не в то горло, а какой–то другой, более сложной причиной.

Чуть позже компанию путешественников нагнала монахиня, которая должна была ехать вместе с ними с самого начала путешествия, но опоздала к месту встречи. Дама сидела верхом на гнедой кобыле, следом за ней ехал слуга на муле, державший на руке охотничьего сокола. Карета остановилась, и пассажиры, посовещавшись, подвинулись, освобождая для нее одно место.

Мать Иоанна была настоятельницей монастыря урсулинок, расположенного неподалеку от английского города Грейвлайна. Едва успев устроиться на сиденье кареты, она начала рассказывать о себе. Фамилия ее была Мортимер, и она состояла в близком родстве со шропширскими Мортимерами. Лицо у нее было некрасивое, с крупными чертами и выдающимися скулами. Темный загар выдавал в ней страстную любительницу охоты. И действительно, она ни на минуту не разлучалась со своим соколом, на каждой остановке снимала с головы птицы клобучок и отправляла ее за дичью. Сокол обычно возвращался с какой–нибудь безобидной маленькой зверушкой – полевкой или сурком, – окровавленной и истерзанной. Мать Иоанна хлопала в ладоши и говорила: