Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ) - Танич Таня

И я согласно кивала головой, хотя ни капли не верила. Серьезность намерений Марка не вызывала во мне сомнений, вот только представить себя путешествующей и наслаждающейся жизнью было выше моих сил. Будто бы я пыталась вообразить нечто настолько фантастическое и невозможное, что на это не хватало даже моего когда-то бурного воображения.

А иногда внутреннее напряжение, засевшее в каждом из нас, прорывалось горьким отчаянием и вспышками злости — когда Марк не выдерживал навалившейся на него тяжелейшей усталости от моего безучастного спокойствия. И тогда он пытался его разрушить.

Эти вечера поначалу ничем не отличались от наших обычных. Марк возвращался домой, открывая двери своим ключом — и громкое лязганье абсолютно всех замков, включая и самый сложный, который было невозможно открыть со стороны квартиры, в очередной раз доказывало, что уровень его доверия, несмотря на мое длительное бездействие, так и не возрос. Он проходил в нашу спальню, и гнетущее молчание, не скрашенное обычными вопросами, которые он хотел, но не мог больше задавать, давило на меня, подобно душному воздуху перед грозой. Это были моменты его слабости, моменты, когда упрямая уверенность в том, что все удастся изменить, давала сбой, и Марком овладевала хаотическая, слепая ярость — на меня, на себя, на нас, преодолевших, казалось бы, все сложности, но оказавшихся в глухом и беспросветном тупике.

Так же молча, не говоря ни слова, он приближался ко мне, долго смотрел в упор, а после в сердцах сбрасывал с прикроватных тумбочек все, что попадалось ему под руку. Он выдёргивал из-под меня простынь с такой силой, что я кубарём слетала с постели, падая на пол с противоположного конца кровати — и тут же чувствовала, как его руки подхватывают меня и тащат куда-то, заставляют шевелиться, действовать, жить, но этого хватало ненадолго.

Однажды он, не дав даже толком одеться, силой вывел меня на улицу, усадил в машину, и мы рванули с места с такой скоростью, что казалось, Марк собирается на полном ходу врезаться в ближайший столб и положить конец всему. Меня не очень пугал такой способ решения наших проблем, наоборот, в глубине души я находила его в чём-то привлекательным — ровно до того момента, пока, резко свернув с дороги, он не съехал на обочину, после чего погасил мотор и, не в силах совладать с собой, ударил по рулю обеими руками.

— Что за чёрт, Алёша… Я ведь почти сделал это. Я действительно хотел это сделать, — устало закрыв глаза, он опустил голову на скрещенные на руле руки. — Я подумал, что совершаю преступление, когда держу тебя дома, вот так, одну, целыми днями… Ты же ничего не делаешь… Ровным счётом ничего! Ты даже ешь только тогда, когда я рядом и заставляю тебя. И я решил… — спустя ещё несколько минут напряженной тишины, прерываемой лишь его тяжелым, хриплым дыханием, он снова поднял голову и уставился на меня лихорадочно блестящими глазами, — что тебе будет лучше в клинике. В хорошей частной клинике, где ты не будешь чувствовать себя одинокой или больной, а просто… уедешь отдохнуть. И вернёшься такой, как раньше. Я на самом деле думал, что это правильно! Я собирался добровольно увезти тебя из нашего дома и отдать кому-то! — его голос сорвался на крик, и я, пытаясь успокоить, лишь крепче обняла Марка, чувствуя, какая сильная дрожь сотрясает его.

— Ничего страшного. Ничего… Ты просто хотел, как лучше. Я же знаю, что ты очень волнуешься из-за меня. Но не надо этого делать. Не надо волноваться. Лучше поехали домой. Пока мы там, ничего плохого не сможешь случиться с нами в нашем же доме, — повторяя, как заклинание, ту самую фразу, которую говорила после неудавшегося летнего побега, я почувствовала, как его пальцы, судорожно вцепившиеся в мои плечи, медленно разжимаются и напряжение неохотно, но, все же, отпускает его

— Кажется, я тоже схожу с ума, — выдохнул Марк, растирая виски, чтобы вновь сосредоточиться перед тем, как завести машину. — Иначе я не могу всего этого объяснить. Просто не могу.

В другой раз во время одной из поздних ноябрьских прогулок, когда мы проходили мимо тускло освещённой витрины небольшого магазинчика, он вдруг спросил меня, не хочу ли я себе такой же.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Что ты имеешь в виду? — я не сразу поняла его вопрос.

— Магазин, Алёша. Любой, какой захочешь — маленький или большой. Набитый всякой всячиной, которую ты так любишь. Все эти маленькие коробочки, подсвечники, статуэтки. Ты всегда, с самого детства покупала их и украшала нашу комнату. А теперь у тебя может быть целый магазин, и ты украсишь его, как сама захочешь. У тебя не будет отбоя от покупателей, я в этом уверен. И ты снова сможешь заниматься тем, что любишь.

— Я… я никогда не думала об этом, — понимая, что мне очень сложно воспринимать его предложение всерьёз, постаралась не выдать своей растерянности я.

— А ты подумай, — жёстко прервал он меня. — Подумай! И реши, чем хочешь заниматься. Я согласен на все, только реши, наконец!

— Но я… Я не хочу, Марк. Я ничего не хочу.

— Это неправда, — упрямо стоял на своём он. — Ты снова скрываешься и юлишь, играешь в свои обычные загадки. А я смертельно устал их разгадывать, поэтому хочу услышать от тебя прямой ответ!

Я молчала, не зная, что сказать, настолько врасплох меня застали его слова. А Марк между тем продолжал гнуть свою линию, говоря со мной все резче и громче.

— Что тебе надо? Магазин? Новая квартира? Или купить тебе одну из тех мелких газет, куда ты хотела устроиться, но тебя не взяли? Тогда они не захотели работать с тобой напрямую — а сейчас получат тебя в качестве хозяйки, и ты сможешь с ними рассчитаться, как сама захочешь! Тебе это интересно? Нет? Не молчи, Алеша! Что тебе нужно?! Скажи, наконец! Что мне ещё сделать для тебя?!

Это не могло быть правдой. Марк не мог потерять самообладание и громко кричать на меня прямо на улице, раз за разом встряхивая за плечи так, что на нас начали оборачиваться случайные прохожие, а один даже притормозил, готовый вмешаться — но передумал и торопливо зашагал мимо, пряча лицо и словно испытывая чувство стыда за увиденное. Видимо, в его глазах мы были одной из тех вульгарных, громко ссорящихся парочек, из-за буйных разборок которых приходилось всякий раз вызывать милицию.

Внезапно мне стало смешно от сложившейся ситуации — интересно, как приехавшие на вызов участковые стали бы разбираться с работником прокуратуры? Смогли был они выписать ему штраф за хулиганство, призывая к порядку того, кто сам должен был этот порядок контролировать? Эта мысль показалась мне такой комичной и в то же время абсурдной, как и все происходящее с нами, что я не смогла сдержаться и рассмеялась. Мой смех становился все громче и громче, по мере того, как Марк, в попытках прекратить его, тряс меня, совершенно не сдерживаясь, от чего моя голова бессильно болталась из стороны в сторону, а зубы стучали друг о друга, а я все не могла остановиться и смеялась, чувствуя, как из глаз бегут следы. Положить конец этому смог только резкий, как выстрел, звук пощёчины, громким эхом разлетевшийся по улице. Боли поначалу я даже не почувствовала, лишь удивление и отвлечение на жжение в правой щеке, к которой инстинктивно потянулась рука.

Марк смотрел на меня испепеляюще-неподвижным взглядом и его побелевшие от ярости губы были крепко сжаты.

— Я не знаю, зачем ты это делаешь, — наконец, заговорил он сквозь зубы. — Но если ты мстишь мне за то, что я сделал. За то, что оторвал тебя от твоего окружения и привёз сюда… Можешь быть довольна. Ты уже отомстила. Сполна.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

С тех пор он оставил попытки исправить ситуацию и просто ждал весну, которая должна была прийти всего лишь через три месяца. Марк по-прежнему был уверен, что перемена места и новые впечатления обязательно разморозят меня изнутри, сделают такой, как раньше — а я просто не спорила с ним, стараясь не расстраивать ещё больше. Мне не хотелось отбирать у него последнюю надежду, которая сделала бы его ещё уязвимее.

Когда же, на самой границе зимы и осени, грянули громкие события, всколыхнувшие всю страну и конечно же, органы власти, потребовавшие едва ли не круглосуточного присутствия Марка на работе, я почти не удивилась. В памяти шевельнулось воспоминание о словах моего бывшего редактора Руслана, сказанные во время нашего прощания: «Ты, это… Давай отдыхай побыстрее и возвращайся. У нас же выборы в следующем году! А кампания намечается ну о-очень грязная. Чувствую, горяченькое время будет, и каждый адекватный журналист — на вес золота. Так что не засиживайся у себя там!»