Владимир Высоцкий: козырь в тайной войне - Федор Раззаков

Напомним, что строки эти принадлежат человеку, который в 80-е уедет из СССР в США и станет там одним из специалистов по «русской жизни», устроившись работать в Гарвардский университет. В тот самый, который в 90-е будет участвовать в переустройстве России на свой, «гарвардский» манер. Пусть современный читатель сам для себя выбирает, какая Россия ему милее: советская или «гарвардская», где разрыв между богатыми и бедными достиг уже цифры в 40 раз и где уже вымерли и обезлюдели около 10 тысяч деревень. Советской власти подобные кошмары даже не снились.

Возвращаясь к «Деревянным коням», отмечу, что не все писатели-«деревенщики» восприняли этот спектакль как положительное явление. Например, Василий Белов, которого Юрий Любимов тоже обхаживал на предмет постановки спектакля сразу по двум его повестям, отозвался об этом так:

«В атмосфере суеты и всякой возни искусство, по-моему, улетучивается. Даже в театре, когда актера превращают в марионетку, как делает это Юрий Любимов, оно исчезает. И, на мой взгляд, напрасно один из наших общих с Макарычем (Шукшиным. — Ф. Р.) друзей, Федор Абрамов, восторгался работой Любимова, поставившего спектакль «Деревянные кони». Я побывал на спектаклях по Абрамову и Можаеву. Знаю, что это за работа, хотя бы у того же Любимова. Когда режиссер начал из двух моих повестей выкраивать нечто понятное ему одному, я пресек общение с «Таганкой»…»

Но вернемся в апрель 74-го.

Сразу после показа «Деревянных коней» Высоцкий вместе с несколькими коллегами мчится на Чистопрудный бульвар, чтобы поздравить своих коллег из театра «Современник» с переездом в новое здание (он состоялся в тот же день, 16 апреля, а до этого театр располагался на площади Маяковского). Бывшее здание кинотеатра «Колизей» было переоборудовано по последнему слову техники: сцена была 16 метров в глубину, в зале было установлено 799 кресел, приспособленных для перевода текста спектаклей на четыре языка мира. Короче, супер. В качестве презента таганковцы дарят новоселам… живого петуха из «Гамлета». И еще ехидную телеграмму от Любимова, который в «Современник» не поехал, поскольку никогда его не любил (тот считался конкурентом «Таганки» по части либеральной фронды).

18 апреля в Театре на Таганке давали «Гамлета». Спектакль прошел со скрипом, с большим количеством всевозможных накладок: то актеры путали текст, то занавес еле-еле ползал, а в один из моментов даже перекосился и готов был вот-вот рухнуть, как это произошло в те дни во время такого же показа. Все эти нюансы здорово сказывались на игре актеров, занятых в спектакле: например, Гамлет-Высоцкий в тот вечер выглядел крайне агрессивным, буквально рвал и метал на сцене. Но самое интересное, что зрители были в восторге от представления и много раз кричали актерам «браво».

19 апреля по ЦТ в который раз был показан дебютный фильм Высоцкого «Сверстницы». Как мы помним, там он мелькнул на экране всего на пару секунд с одной единственой фразой «Сундук-корыто».

21 апреля Высоцкий был занят в спектакле «Павшие и живые», на следующий день — в «Десяти днях, которые потрясли мир».

23 апреля Театр на Таганке отмечал юбилей — 10 лет со дня прихода туда любимовской команды. В фойе по этому случаю зажгли свечи, с которыми 10 основоположников театра-юбиляра (Славина, Демидова, Кузнецова, Полицеймако, Хмельницкий, Васильев и др.) прошли мимо вывешенных на стенах афиш и поднялись в верхний буфет. Там в 12 часов состоялось торжественное распитие шампанского. Затем стали приходить гости и поздравлять юбиляров. К примеру, поэт Андрей Вознесенский подарил труппе щенка с голубыми глазами и красным лаковым ошейником, сказав, что это волкодав, который будет охранять театр (как мы знаем, у «Таганки» были куда более солидные сторожа-«волкодавы» — из числа либералов со Старой площади и Лубянки). С общего согласия щенка отдали Алле Демидовой, которая тут же отнесла его домой.

Вечером был показан спектакль, с которого, собственно, и началась история любимовского театра, — «Добрый человек из Сезуана». В нем играли практически все звезды «Таганки»: Владимир Высоцкий, Валерий Золотухин, Зинаида Славина, Борис Хмельницкий и др. Во время показа, в сцене «свадьба», случилось ЧП: Высоцкий случайно угодил пиалой в глаз Золотухину. Удар был настолько сильным, что у Золотухина пошла кровь и ему пришлось срочно покинуть сцену. К счастью, глаз оказался не поврежденным, а что синяк появился, так это мелочи. Его наличие даже не помешало Золотухину сразу после спектакля присутствовать на банкете, устроенном в верхнем фойе ВТО. За длинным столом уселись не только таганковцы, но и представители других столичных театров: например, от Театра имени Вахтангова на вечеринку пришли Михаил Ульянов со своей супругой Аллой Парфаньяк, Юрий Яковлев, Людмила Максакова и др. По ходу застолья был показан любительский документальный фильм о таганковском спектакле «Гамлет», а также о гастролях театра в Алма-Ате.

На следующий день в кинотеатре «Уран» (был такой на Сретенке) открылась ретроспектива фильмов с участием Валерия Золотухина. Устроители этого мероприятия ждали, что на открытие придет сам виновник торжества, однако он это сделать отказался. Причина была уважительная: во-первых, после прошедшего накануне застолья в ВТО болела голова, во-вторых — под глазом артиста красовался синяк, поставленный ему Высоцким.

Сам Высоцкий 24 апреля слетал на один день в Ужгород, чтобы принять участие в съемках советско-югославского боевика «Единственная дорога» (начались 31 марта). Фильм рассказывал о том, как в годы войны группа советских военнопленных, которых фашисты заставили вести колонну машин с горючим, подняла восстание. Высоцкому в ленте досталась самая короткая роль (10 съемочных дней) — роль военнопленного Солодова, который погибает в самом начале похода. Но перед этим его герой успевает спеть песню «Мы не умрем мучительною жизнью…»

Вообще для этого фильма Высоцкий написал три песни: «Если где-то в глухой неспокойной ночи…», «Расстрел горного эха» и «Песню Солодова» (ту самую «Мы не умрем…»). В двух последних современный подтекст торчал, что называется, из всех щелей.

Например, в «Горном эхе» речь шла о том, как некие злые силы «пришли умертвить, обеззвучить живое, живое ущелье, — и эхо связали, и в рот ему сунули кляп». После чего расстреляли это самое горное эхо. Намек был очевиден: в советской стране власти даже эха боятся — не дай бог оно разнесет что-нибудь крамольное.

В «Песне Солодова» речь велась о похожем — о тяжелой жизни творческой интеллигенции при советской власти.