Проза о войне (сборник) - Борис Львович Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Еще Сашку Стамескина, – перебил Жорка. – Из-за него Искра надуется, а без Искры…
– Без Искры нельзя, – вздохнул Артем.
Оба не любили Сашку: он был из другой компании, с которой не раз случались серьезные столкновения. Но без Сашки могла не пойти Искра, а это почти наверняка исключало присутствие Зиночки.
– Пиши Стамескина, – махнул рукой Артем. – Он теперь рабочий класс, может, не так задается.
– И Вику Люберецкую, – твердо сказал Жорка.
Артем улыбнулся: Вика давно уже была Жоркиной мечтой. Голубой, как ответ из Лиги Наций.
День рождения решено было отмечать в третье воскресенье сентября. Они еще не совсем привыкли к слову «воскресенье» и написали «в третий общевыходной», но почта сработала быстрее, чем рассчитывал Артем: в среду к нему подошла Искра и строго спросила:
– Эта открытка не розыгрыш?
– Ну, зачем? – Артем недовольно засопел. – Я, это… Шестнадцать лет.
– А почему не твой почерк? – допытывалась дотошная Искра.
– Жорка писал. Я – как курица лапой, сама знаешь.
– У нашей Искры недоверчивость прокурора сочетается с прозорливостью Шерлока Холмса, – громко сказала Вика. – Спасибо, Артем, я обязательно приду.
Артема немного беспокоило, как поведут себя братья в их школьной компании, но оказалось, что как раз в этот день и у Якова и у Матвея возникли неотложные дела. Они утром поздравили младшего и отбыли за час до прихода гостей, предварительно перетащив в одну комнату все столы, стулья и скамейки.
– К одиннадцати вернемся. Счастливо гулять, Шпендик!
Братья ушли, а мать и отец остались. Они сидели во главе стола; мама наливала девочкам ситро и угощала их пирогами. Мальчики пили мамину наливку, а отец водку. Он выпил две рюмки и ушел, и осталась одна мама, но осталась так, что всем казалось, будто она тоже ушла.
– Мировые у тебя старики, – сказал Валька Александров, на редкость общительный парень, очень не любивший ссор и быстро наловчившийся улаживать конфликты. – У меня только и слышишь: «Валька, ты что там делаешь?»
– За тобой, Эдисон, глаз нужен, – улыбнулся лучший спортсмен школы Пашка Остапчук. – А то ты такое изобретешь…
Вальку прозвали Эдисоном за тихую страсть к усовершенствованиям. Он изобретал вечные перья, велосипеды на четырех колесах и примус, который можно было бы накачивать ногой. Последнее открытие вызвало небольшой домашний пожар, и Валькин отец пришел в школу просить, чтобы дирекция пресекла изобретательскую деятельность сына.
– Эдисон кого-нибудь спалит!
– А я считаю, что человеку нельзя связывать крыльев, – ораторствовала Искра. – Если человек хочет изобрести полезную для страны вещь, ему необходимо помочь. А смеяться над ним просто глупо!
– Глупо по всякому поводу выступать с трибуны, – сказала Вика, и опять ее услышали, несмотря на смех, разговоры и шум.
– Нет, это не глупо! – звонко объявила Искра. – Глупо считать себя выше всех только потому, что…
– Девочки, девочки, я фокус знаю! – закричал миролюбивый изобретатель.
– Ну, договаривай, – улыбалась Вика. – Так почему же?
Искра хотела выложить все про духи, белье, шубки и служебную машину, которая сегодня в десять должна была заехать за Викой. Хотела, но не решилась, потому что дело касалось некоторых девичьих тайн. И проклинала себя за слабость.
– Потому что у меня папа конструктор? Ну и что же здесь плохого? Мне нечего стыдиться своего папы…
– Артемон! – вдруг отчаянно крикнула Зиночка: ей до боли стало жалко безотцовщину Искру. – Налей мне ситро, Артемон…
Все хохотали долго и весело, как можно хохотать только в детстве. И Зиночка хохотала громче всех, неожиданно назвав Артема именем верного пуделя, а Сашка Стамескин даже хрюкнул от восторга, и это дало новый повод для смеха. А когда отсмеялись, разговор изменился, Жорка Ландыс начал рассказывать про письмо в Лигу Наций и при этом так смотрел на Вику, что все стали улыбаться. А потом Искра, пошептавшись с Леной Боковой, предложила играть в шарады, и они долго играли в шарады, и это тоже было весело. А потом громко пели песни про Каховку, про Орленка и про своего сверстника, которого шлепнули в Иркутске. И когда пели, Зина пробралась к Артему и виновато сказала:
– Ты прости, пожалуйста, что я назвала тебя Артемоном. Я вдруг назвала, понимаешь? Я не придумывала, а – вдруг. Как выскочило.
– Ничего. – Артем боялся на нее смотреть, потому что она была очень близко, а смотреть хотелось, и он все время вертел глазами.
– Ты правда не обижаешься?
– Правда. Даже, это… Хорошо, словом.
– Что хорошо?
– Ну, это. Артемон этот.
– А… А почему хорошо?
– Не знаю. – Артем собрал все мужество, отчаянно заглянул в Зиночкины блестящие глазки, почувствовал вдруг жар во всем теле и выложил: – Потому что ты, понимаешь? Тебе можно.
– Спасибо, – медленно сказала Зина, и глаза ее заулыбались Артему особой, незнакомой ему улыбкой. – Я иногда буду называть тебя Артемоном. Только редко, чтобы ты не скоро привык.
И отошла как ни в чем не бывало. И ничего ни в ней, ни в других не изменилось, но на Артема вдруг обрушился приступ небывалой энергии. Он пел громче и старательнее всех, он заводил старенький патефон, что принес Пашка Остапчук, он даже порывался танцевать – но не с Зиной, нет! – с Искрой, оттопал ей ноги и оставил это занятие. Мама следила за ним и улыбалась так, как улыбаются все мамы, открывая в своих детях что-то новое: неожиданное и немного взрослое. А когда все разошлись и Артем помогал ей убирать со стола, сказала:
– У тебя очень хорошие друзья, мальчик мой. У тебя замечательные друзья, но знаешь, кто мне понравился больше всех? Мне больше всех понравилась Зиночка Коваленко. Мне кажется, она очень хорошая девочка.
– Правда, мам? – расцвел Артем.
И это был лучший подарок, который Артем получил ко дню своего рождения. Мама знала, что ему подарить.
Но это было уже поздно вечером, когда черная «эмка» увезла Вику, а остальные весело пошли на трамвай. И громко пели в пустом вагоне, а когда кому-нибудь надо было сходить, то вместо «до свидания» уходящий почему-то кричал:
– Физкульт-привет!
И все хором отвечали:
– Привет! Привет! Привет!
Но и это было потом, а тогда танцевали. Собственно, танцевали только Лена с Пашкой да Зиночка с Искрой. Остальные танцевать стеснялись, а Вика сказала:
– Я танцую или вальс, или вальс-бостон.
Чего-то не хватало – то ли танцующих, то ли пластинок, – от танцев вскоре отказались и стали читать стихи. Искра читала своего любимого Багрицкого, Лена – Пушкина, Зиночка – Светлова, и даже Артем с напряжением припомнил какие-то четыре строчки из хрестоматии. А Вика от своей очереди отказалась, но когда все закончили, достала из сумочки – у нее была настоящая дамская сумочка из Парижа! – тонкий потрепанный томик.
– Я прочитаю три моих любимых стихотворения одного почти забытого поэта.
– Забытое – значит, ненужное, – попытался сострить Жорка.
– Ты дурак, – сказала Вика. – Он забыт совсем по другой причине.
Она прошла на середину комнаты, раскрыла книжку, строго посмотрела вокруг и негромко начала:
