Вино из Атлантиды. Фантазии, кошмары и миражи - Кларк Эштон Смит

Сразу после ужина, больше для того, чтобы согреться, чем от усталости, мы забрались в спальные мешки; двое айхаев, наши толстокожие проводники, завернулись в полости из серой ткани басса, напоминавшие саваны, – единственная защита, которую они признают, даже при минусовых температурах.

Даже в моем толстом спальном мешке с двойной подкладкой я чувствовал стылый холод ночи; во многом из-за холода я долго не мог уснуть, а когда уснул, спал тревожно и все время просыпался. Разумеется, играла свою роль непривычная обстановка и близость вековых стен. Однако в любом случае я не испытывал ни малейшей тревоги или страха; я рассмеялся бы, если бы мне сказали, что зло притаилось в Йох-Вомбисе, где среди непостижимой и невообразимой древности даже призраки давно обратились в ничто.

Впрочем, я мало что запомнил, за исключением чувства, будто время тянется бесконечно, – чувства, которое часто свидетельствует о неглубоком и прерывистом сне. Помню пронизывающий до кости ветер, что завывал над нами около полуночи, и песок, перемещавшийся из пустыни в вечную пустыню и впивавшийся в лицо, словно мелкие градины; помню неподвижные звезды, порой мутневшие от древних песчинок, разносимых ветром. Затем ветер стих, и я снова задремал, периодически почти, но не до конца просыпаясь. Наконец, в одном из таких полусонных состояний я смутно почувствовал, что взошли две маленькие луны, Фобос и Деймос. Громадные призрачные тени протянулись от руин, а фигуры моих товарищей, словно закутанные в саваны, залил пепельный свет.

Вероятно, мне удалось забыться тревожным сном, ибо память о том, что я видел, смутна. Из-под полуприкрытых век я наблюдал за крохотными лунами над трехгранной башней без купола и видел, как от руин, почти касаясь тел спящих археологов, наползают тени.

Все вокруг источало каменную неподвижность, ни один из спящих не шевелился. Мои веки почти закрылись, но тут я уловил в мерзлой тьме какое-то движение; мне показалось, что ближайшая тень отделилась от общей массы и крадется к Октаву, который лежал ближе всех к руинам.

Даже несмотря на свою тяжелую летаргию, я встревожился: происходило что-то неестественное и, вероятно, зловещее. Я попробовал приподняться и сесть, но стоило мне пошевелиться, как тень, чем бы она ни была, отпрянула и смешалась с остальными. Ее отступление окончательно меня разбудило, хотя я не был уверен, что все это мне не померещилось. На миг мне почудилось, будто тень напоминает какой-то круглый предмет, тряпку или кусок кожи, темный и мятый, диаметром дюймов двенадцать-четырнадцать, который передвигался по земле, словно личинка землемера, то складываясь, то снова растягиваясь.

После этого я около часа не мог уснуть; не будь так отчаянно холодно, я непременно отправился бы на поиски этого странного предмета, дабы убедиться, что он мне не приснился. Я не сводил глаз с черного как смоль скопления теней, в котором предмет исчез, а в голове на манер античной процессии сменяли друг друга самые причудливые предположения. Даже тогда я, хоть и был встревожен, не испытывал ни настоящего страха, ни предчувствия неминуемой беды. Напротив, все больше убеждал себя, что увиденное мною слишком невероятно и фантастично и не может быть правдой. Наконец мне удалось задремать.

Меня разбудили леденящие душу демонические завывания джаара над зазубренными стенами, и я увидел, как слабое лунное сияние выцветает на небе, уступая место надвигающемуся рассвету. Мы встали и приготовили завтрак, еле шевеля онемевшими, несмотря на тепло спиртовки, пальцами. Затем поели, дрожа от холода, пока Солнце не перемахнуло через горизонт, словно шар фокусника. Громадные, растянутые по плато руины нависали над нами в рассветном мареве, лишенные света и теней, словно мавзолеи первобытных великанов, приветствуя из тьмы давно минувших веков последний восход угасающей сферы.

То, что я видел ночью, не укладывалось даже в самую фантасмагорическую реальность, поэтому я решил поменьше об этом думать и ничего не сказал остальным. Однако призрачные, искаженные тени из сна способны омрачить дневные часы и повлияли на мое настроение, которое трудно описать словами: на меня невыносимо давило ощущение чуждого, нечеловеческого присутствия и мрачная, непостижимая древность руин. Это чувство было соткано из миллиона невидимых, но ощутимых теней, которые источала эта великая неземная архитектура; оно давило на меня, как рожденные в могиле инкубы, лишенное формы и смысла, доступных человеческому разуму. Я как будто передвигался не на открытом воздухе, а в глухом сумраке запечатанных погребальных подвалов, вдыхал воздух, напоенный смертью и миазмами векового разложения.

Мои товарищи горели энтузиазмом; и я боялся даже заикнуться о странных и необъяснимых тенях, что омрачали мой разум. Человеческие создания, попадая в иные миры, часто испытывают подобные нервные и психические симптомы, возбуждаемые непривычными физическими силами и неведомым излучением окружающей среды. Однако, когда мы выступили в путь с намерением предварительно исследовать руины, мне пришлось отстать от остальных археологов – меня парализовал панический страх, и несколько мгновений я не мог дышать. Казалось, некая темная, ледяная субстанция склеила мозг и мышцы, не давая им функционировать. Затем меня отпустило, и я последовал за остальными археологами.

Как ни странно, оба наших проводника отказались нас сопровождать. Бесстрастные и немногословные, они не дали вразумительных объяснений, но было очевидно, что нет такой силы, которая заставила бы этих марсиан войти в Йох-Вомбис. Страшились ли они руин? Ответа на этот вопрос мы не знали. На их загадочных лицах с маленькими раскосыми глазами и огромными раздувающимися ноздрями не отражалось эмоций, которые способен прочесть человек. В ответ на наши расспросы марсиане отвечали, что нога айхаев не ступала в Йох-Вомбис веками. Вероятно, речь шла о некоем таинственном табу.

Поскольку мы намеревались совершить лишь предварительный осмотр, с собой взяли только лом и две кирки. Остальные инструменты и взрывчатку оставили в лагере, – возможно, после того как мы исследуем место раскопок, они еще пригодятся. У одного-двух археологов было оружие, но его они тоже не стали брать – мысль о том, что среди руин притаилась какая-то форма жизни, казалась абсурдной.

Октава возбуждала предстоящая экспедиция, и на пути к руинам он не закрывал рта, время от времени отпуская восторженные замечания. Остальные были молчаливы и несколько подавлены, – вероятно, мои коллеги-археологи до некоторой степени разделяли мои чувства. Было трудно стряхнуть с себя мрачное оцепенение, которое нагоняли на нас древние мегалиты.

Не стану описывать их подробно, лучше продолжу свой рассказ. В любом случае разглядел я не так уж много, ибо по большей части древнему городу суждено было остаться неисследованным.

Некоторое время