Союз пяти королевств. Трилогия - Татьяна Геннадьевна Абалова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Горевала. Конечно, горевала. После «подарка» мужа царица с удвоенной энергией взялась разъезжать по целебным водам, по монастырям всяким, где иконы чудотворные слезами точились, по пещерам южным, где смрадные грязи от женской болезни лечили. Лечили, лечили, да не вылечили.
Всякий раз с надеждой ждала Ирсения, что не придут кровавые дни, завяжется в пустом брюхе жизнь. А тут… Девчонка чужая, совсем непохожая ни на нее, ни на мужа седовласого, подрастала. Царевной звалась, хотя крови в ней царской была лишь половина. А вторая … вторая ведьме принадлежала. Пусть говорили, что знахаркой та являлась, целительницей…
Мужа, вон, своего не завела, чужим попользовалась. Целительница. Пока он, раненный, в бреду лежал, телом своим согревала. Согрела…
Была Ирсения у нее в лесной сторожке. Ревность погнала посмотреть, чем соперница царя взять смогла. Видела травы, развешенные по стенам, пузырьки с настойками, цветными боками на полках отсвечивающие, да простыни с багровыми пятнами, что в угол кто-то бросил. Саму-то роженицу у ближайшего монастыря похоронили. Говорят, кровью после родов изошлась…
А ей не жалко. Пусть бы и дочь свою с собой унесла.
Ведь знала, знала царица, что сама виновата! Первого ребеночка вытравила, как только поняла, что царь не просто так к воеводе в дом ходить повадился. Князю Вышегородскому сказала, что ошиблась, нет никакой беременности, а сама к ведьме пошла. Такой же целительнице…
Потом брата к ней послала, чтобы придушил. Негоже кому-то знать, что будущая царица тяжелая от полюбовника была. А пустоту свою многолетнюю ведьмовским проклятием посчитала. Пока не произошло чудо. Да, чудо…
Уж и не чаяла, что жизнь в ней забьется.
Теперь и не понять, что помогло: собранные в пузырек иконные слезы, настойки на редких травах или те самые грязи, но свершилось. Свершилось.
Она даже помнила день и час.
– Матушка! Вы вернулись!
– Какая я тебе матушка? – ткнула пальцем в лоб подбежавшей падчерице. – Ты отцов грех.
Тогда еще подумала: «Лучше вообще матерью не быть, чем такую дочерью звать. Черноволосая, с чуждыми чертами лица. Разве что глаза как у супруга синие-пресиние».
А девчонка словно не слышала, вцепилась, обняла так, что рук не расцепить, прижалась щекой к животу, зажмурилась.
Сколько ей тогда было? Шесть всего? Едва оторвали.
Боль, страшная боль скрутила внутренности. Словно кишки на пику намотали.
Захлебнулась царица криком, замолотила руками по телу падчерицы.
– Пусти! Пусти, дрянь!
А она держала. Голову в плечи втянула, но держала.
Потом ночью пришла. Подкралась на цыпочках и легла поверх одеяла.
Ирсения проснулась от кошмара. Тяжко ей было. Холодный пот по всему телу, струйка слюны со рта на подушку капала. Потом оказалось, что это кровь была.
Стряхнула девчонку словно кутька на пол, завизжала. Та уползла…
Царь прибежал, успокаивал, в руках баюкал. Пел даже, кажется.
А потом подсчитали, что именно в ту ночь понесла.
Падчерицу от греха подальше отселили. Тут и выяснилось, что никто из слуг с ней в гостевой дом идти не хочет. Боятся. Ее прикосновения страх навевают, а то и болью отдают. Не все жаловались, но боялись все. Хорошо, что оказия вышла, Мякиня как раз у ключницы гостила. Одна она и согласилась за «дитяткой» присматривать. Сначала по незнанию, потом уже поздно было слово назад забирать. Привязалась.
Говорят, что нянька тоже иногда морщится, будто болит что-то, а девчонка к ней льнет.
Если бы не царь, давно удавили бы. Брат сколько раз предлагал. Мол, не узнают. Но нельзя. Мало ли как повернет?
А тут в Союз позвали, и чтобы наверняка союзниками стать, решили детей поженить. Сам царь настоял. Сначала хотели за внука короля Уильяма отдать, но тому лет маловато оказалось, молоко на губах еще не обсохло. Вот и нашелся жених получше – Генрих Эрийский.
«И как согласился? Видать, интересны Эрии и шахты Усторские, и рудники Залеские. Меха опять-таки. Да и с востока Лунное царство хорошо Союз прикрывает, иначе полезли бы желтолицые карлы на западные территории с набегами. А сейчас их наши заставы в страхе держат».
Ирсения видела, как при объявлении о помолвке глаза у девчонки загорелись, хоть и старалась та взгляд спрятать. А потом донесли и о писанном маслом портрете королевской семьи, что когда-то давно из Эрии прислали. Мол, бастардка к отцу в кабинет повадилась. Садилась в кресло и вздыхала, любуясь на гордый профиль наследника. Правда, было на том портрете Генриху от силы лет пять всего. Кудри светлые, губки алые… Ну-ну… Стало быть, мечтала его женой стать, а потом и королевой всей Эрии.
Портрет однажды сняли. Куда он делся, так и не допытались.
Может быть, и не стала бы Ирсения в посольство Эрии чужими руками записочку посылать, но последний случай заставил вспомнить старые обиды.
Стелле было запрещено к сестре приближаться. Да и гуляла дочь отдельно, в царском саду, что стеной от гостевого дома отделялся.
Няньки рассказывали, что не видели, как бастардка к царевне подкралась. Говорят, ее белая шуба со снегом сливалась. А опомнились лишь тогда, когда две сестры по земле кататься начали, младшая криком кричала и плевалась кровью. Садовник оглушил падчерицу, только тогда и смогли отцепить. Пришлось потом за старого слугу перед царем заступаться. Негоже, конечно, царевну бить, но она же тварь…
Проклятая она. Так все говорят. Ведьмовское отродье.
А государь не верил. Серчал, что сестрам видеться не давали. Сейчас думает, что отсюда ревность Тилльки родилась. Мол, благодаря разлуке родными сестры так и не стали.
Сам царь-батюшка был когда-то младшим братом, знает, как одичать можно, когда только одним ребенком восхищаются и в будущие правители прочат. А не случилось. Помер старший от лихорадки, что свирепствовала на южной границе. С инспекциями все разъезжал…
Так и стал младший брат государем, а обиды детские на всю жизнь запомнил, поэтому и жалел сироту. Не уговорить, не переубедить.
Теперь никуда царь-батюшка не денется. Раз эрийцы отказались от
