Сага о Форсайдах - Джон Голсуори

Майкл широко улыбнулся.

- Милое мое дитя! С теми, кто в моде, всегда стоит - встречаться, только надо хорошенько следить и менять их У побыстрее.

- Но, Майкл, ведь ты не считаешь, что Сибли не переживет себя?

- Сиб? Конечно нет.

- Но он так уверен, что все остальные уже отжили свой век или отживают. Ведь у него настоящий критический талант.

- Если бы я понимал в искусстве не больше Сибли, я бы завтра же ушел из издательства.

- Ты понимаешь больше, чем Сибли Суон?

- Ну конечно, я больше понимаю. Вся критика Сиба сводится к высокому мнению о Сибе - и самой обыкновенной нетерпимости ко всем остальным. Он их даже не читает. Прочтет одну книгу каждого автора и говорит: "Ах, этот? Он скучноват", или "он - моралист", или "он сентиментален", "устарел", "плетет чушь", - я сто раз это слышал. Конечно, так он говорит только о живых. С мертвыми авторами он обходится иначе. Он вечно выкапывает и канонизирует какого-нибудь покойника - этим он и прославился. В литературе всегда были такие Сибы. Он яркий пример того, как человек может внушить о себе какое угодно мнение. Но, конечно, в литературе он не останется: он никогда ничего не создал своего - даже по ошибке.

Флер упустила нить разговора. Да, платье ей очень к лицу - прелестная линия. Можно снять - надо еще написать три письма, прежде чем одеваться.

Майкл, снова заговорил:

- Ты послушай меня, Флер. Истинно великие люди не болтают и не толкаются в толпе - они плывут одни в своих лодочках по тихим протокам. Но из протоков выходят потоки! Ого, как я сказал! Прямо - mot! Или не совсем mot?

- Майкл, ты на моем месте сказал бы Фредерику Уилмеру, что он встретит Губерта Марсленда у меня за завтраком на будущей неделе? Будет это для него приманкой или отпугнет его?

- Марсленд - милая старая утка, а Уилмер - противный старый гусь; право, не знаю!

- Ну, будь же серьезен, Майкл, - никогда ты мне не поможешь ничего устроить. Не щекочи мне, пожалуйста, плечи!

- Дорогая, ей-богу, не знаю. У меня нет, как у тебя, таланта на такие дела. Марсленд рисует ветряные мельницы, скалы и всякие штуки - я сомневаюсь, слышал ля он что-нибудь об искусстве будущего. Он просто уникум в смысле умения держаться далеко от современности. Если ты думаешь, что ему будет приятно встретиться с вертижинистом... [7]

- Я не спрашиваю тебя, захочется ли ему встретиться с Уилмером; я спросила тебя, захочет ли Уилмер встретиться с ним.

- Ну, Уилмер только скажет: "Люблю маленькую миссис Монт, уж очень здорово она кормит", и ты действительно хорошо кормишь, детка. А вертижинисту нужно хорошо питаться, иначе у него голова не закружится.

Перо Флер снова быстро забегало по бумаге - строчки стали чуть неразборчивее. Она пробормотала:

- По-моему, Уилфрид выручит - ведь тебя не будет.

Один, два, три, Каких женщин звать?

- Для художников? Хорошеньких и толстеньких; ума не требуется.

Флер рассердилась:

- Где же мне взять толстых? Их теперь и не бывает. - Ее перо бегло застрочило:

"Милый Уилфрид, в пятницу завтрак: Уилмер, Губерт Марсленд и две женщины. Выручайте!

Всегда Ваша Флер".

- Майкл, у тебя подбородок - как сапожная щетка!

- Прости, маленькая; у тебя слишком нежные плечи. Барт сегодня дал Уилфриду замечательный совет, когда мы шли сюда.

Флер перестала писать.

- Да?

- Напомнил ему, что состояние влюбленности здорово вдохновляет поэтов...

- По какому же это поводу?

- Уилфрид жаловался, что у него стихи что-то не выходят.

- Какая чепуха! Его последние вещи лучше всего.

- Да, я тоже так считаю. А может быть, он уже предвосхитил совет? Ты не знаешь, а?

Флер взглянула через плечо ему в лицо. Нет, такое же, как всегда, открытое, добродушное, слегка похожее на лицо фавна: чуть торчащие уши, подвижные губы и ноздри.

Она медленно проговорила:

- Если ты ничего не знаешь, то никто не знает.

Какое-то сопенье помешало Майклу ответить. Тинг-аЛинг, длинный, низенький, немного приподнятый с обоих концов, стоял между ними, задрав свою черную мордочку. "Родословная у меня длинная, - казалось, говорил он, - да вот ноги короткие; как же быть?"

III

МУЗЫКА

Следуя великому руководящему правилу. Флер и Майкл пошли на концерт Гуго Солстиса не для того, чтобы испытать удовольствие, а потому, что были знакомы с композитором. Кроме того, они чувствовали, что Солстис, англичанин русско-голландского происхождения, - один из тех, кто возрождает английскую музыку, великодушно освобождая ее от мелодии и ритма и щедро наделяя литературными и математическими достоинствами. Побывав на концерте музыкантов этой школы, невозможно было не сказать, уходя: "Очень занятно!" И спать под такую обновленную английскую музыку было тоже невозможно. Флер, любившая поспать, даже и не пыталась. Майкл попробовал и потом жаловался, что это все равно, что спать на Льежском вокзале. В этот вечер они занимали у прохода в первом ряду амфитеатра те места, на которые у Флер была своего рода естественная монополия. Видя ее здесь, Гуго и прочие могли убедиться, что и она принимает участие в английском возрождении. И отсюда легко было ускользнуть в фойе и обменяться словом "занятно!" с какими-нибудь знатоками, украшенными бачками; или, вытянув папироску из маленького золотого портсигара - свадебный подарок кузины Имоджин Кардиган, - отдохнуть за двумя-тремя затяжками. Говоря совершенно честно, Флер обладала врожденным чувством ритма, и ей было очень не по себе во время этих бесконечных "занятных" пассажей, явно изобличавших все перипетии тернистого пути композитора. Она втайне любила мелодию, и невозможность сознаться в этом, не выпустив из рук Солстиса, Баффа, Бэрдигэла, Мак-Льюиса, Клорейна и других обновителей английской музыки, иногда требовала предельного напряжения всех спартанских сторон ее натуры. Даже Майклу она не решалась "исповедаться", и ей становилось труднее, когда он, с присущим ему непочтением к авторитету, еще усилившимся от жизни в окопах и работы в издательстве, бормотал вполголоса: "Боже, ну и заверчено!" или: "Эк его разбирает!" А ведь она знала, что Майкл гораздо лучше ее переносит эту музыку, потому что у него больше склонности к литературе и меньше танцевального зуда в пальцах ног.

Первая тема нового произведения Солстиса "Пьемонтская фантасмагория" - ради него они, собственно, и пришли - началась рядом тягучих аккордов.

- Вот это да! - прошептал Майкл ей на ухо. - Мебель двигают, штуки три разом, по паркетному полу!

Невольная улыбка Флер выдала тайну, почему брак не стал для нее невыносимым. В конце концов Майкл все-таки прелесть! Обожание и живость, остроумие и преданность - такое сочетание трогало и задевало даже сердце, которое принадлежало другому, прежде чем было отдано ему. "Трогательность" без "задевания" была бы скучной; "задевание" без "трогательности" раздражало бы. В эту минуту он был особенно привлекателен. Положив руки на колени, с остекленелыми от сочувствия к Гуго глазами, навострив уши и втайне подсмеиваясь, он слушал вступление с таким видом, что Флер просто восхищалась им. Музыка, очевидно, будет "занятной", и Флер погрузилась в состояние поверхностной наблюдательности и внутренней сосредоточенности, ставшее столь обычным для нее в последнее время. Вон сидит Л. С. Д. - знаменитый драматург; она с ним незнакома - пока еще. Вид у него довольно страшный, уж очень торчат кверху волосы. Флер представила себе, как он стоит на медном полу перед одной из ее китайских картин. А вот - да, конечно! Гэрдон Минхо! Только подумать, что он пришел слушать эту новую музыку! Профиль у него совершенно римский - аврелианского периода! Она оторвалась от созерцания этой древности приятным чувством, что завтра он, быть может, попадет ее коллекцию, и стала рассматривать по очереди всех присутствующих - ей не хотелось пропустить кого-нибудь нужного.

"Мебель" внезапно остановилась.

- Занятно! - произнес голос у плеча Флер.

Обри Грин! Весь нереальный, словно пронизанный лунным светом, - шелковистые светлые волосы, гладко зачесанные назад, и зеленоватые глаза; когда он улыбался, ей всегда казалось, что он ее "разыгрывает". Но ведь он в конце концов карикатурист!

- Да, занятно!

Он ускользнул. Мог бы остаться еще минутку - все равно никто не успеет подойти до исполнения песен Бэрдигэла. Вот уже выходит певец - Чарлз Паулз. Какой он толстый и решительный и как тащит маленького Бэрдигэла к роялю!

Прелестный аккомпанемент - журчащий, мелодичный!

Толстый решительный мужчина запел. Как не похоже на аккомпанемент! Мелодия, казалось, состояла из одних фальшивых нот и с математической точностью отнимала у Флер всякую возможность испытывать удовольствие.

Бэрдигэл, очевидно, писал, больше всего на свете боясь, что его вещь кто-нибудь назовет "певучей". Певучей! Флер понимала, насколько это слово заразительно. Оно обойдет всех, как корь, и Бэрдигэл будет изничтожен. Бедный Бэрдигэл! Конечно, песни вышли занятные. Только, как говорит Майкл: "Господи, что же это?"