Гиперион. Падение Гипериона - Дэн Симмонс

Консул и Сол перевели взгляд на отца Дюре. Священник едва держался на ногах. По-видимому, поиски Кассада отняли у него последние силы.

– Кто-то должен остаться на случай возвращения полковника, – сказал Сол. Ребенок на его руках казался до ужаса маленьким.

Ламия одобрительно кивнула и поправила ремни на плечах:

– Хорошо. До Башни часа два ходу. На обратный путь понадобится немногим больше. Ну, пусть еще час на укладку продуктов. Все равно мы успеем до темноты. Как раз к обеду и вернемся.

Консул и Дюре обменялись рукопожатиями с Силеном. Сол обнял Ламию.

– Счастливого возвращения, – прошептал он ей.

Она дотронулась до щеки ученого, на секунду коснулась макушки младенца, повернулась и быстрым шагом пошла к воротам долины.

– Эй, черт возьми, минуточку! – вскричал Мартин Силен, гремя на бегу флягами и бутылками.

Миновав седловину, они зашагали рядом. Оглянувшись, Силен увидел оставшихся – три цветных пятнышка среди валунов и дюн у Сфинкса.

– Все идет немного не так, как ожидалось, верно? – спросил он.

– Не знаю, – коротко ответила Ламия. Для похода она переоделась в шорты, и ее мускулистые ноги блестели от пота. – А ты что ожидал?

– Я рассчитывал закончить величайшую во Вселенной поэму, а потом отправиться восвояси. – Силен отхлебнул из последней бутылки с водой. – Дьявольщина, что ж мы не захватили побольше вина?

– А я вообще ничего не ожидала, – пробормотала Ламия себе под нос. Ее короткие кудри потемнели и прилипли к крепкой шее.

Силен фыркнул.

– Ты бы сюда не попала, если бы не этот твой любовник-кибрид…

– Клиент, – резко прервала она его.

– Как тебе угодно. Эта воскрешенная личность Джонни Китса решила, что неплохо было бы побывать здесь. И ты притащила его… Слушай, а ты еще не потеряла эту самую петлю Шрюна?

Ламия растерянно прикоснулась к миниатюрному нейрошунту за левым ухом. Тонкая осмотическая мембрана защищала от песка и пыли крохотные разъемы.

Силен снова рассмеялся:

– Без инфосферы ты все равно не распакуешь ее. С тем же успехом ты могла оставить эту хреновину на Лузусе или еще где-нибудь. – Поэт на миг умолк, распутывая ремни. – Слушай, а ты можешь сама подключиться к личности Китса?

Ламия вспомнила сны прошлой ночи. За ними стоял кто-то очень похожий на Джонни, но человек этот находился в Сети. Что это, воспоминания?

– Нет, – ответила она. – В петлю просто так не влезть. В ней столько информации, что сотня имплантов захлебнется. А теперь заткнись и пошевеливайся. – Она ускорила шаг, не оглядываясь на Силена.

Небо было безоблачное, зеленое, отливающее в глубине лазурью. Поле валунов впереди простиралось на юго-запад до пустошей, пустоши переходили в дюны. Силен и Ламия минут тридцать шли молча, погрузившись в свои мысли. Маленькое яркое солнце Гипериона висело в небе по правую руку от них.

– Дюны все круче, – заметила Ламия, когда они в очередной раз вскарабкались на гребень и соскользнули вниз. Из ее башмаков уже сыпался горячий песок.

Силен молча кивнул, остановился и вытер лицо шелковым платком. Большой пурпурный берет хоть и прикрывал лоб и левое ухо поэта, но от солнца не спасал.

– По возвышенности – там, на севере, – идти было бы легче. Мимо мертвого города.

Ламия, прикрыв глаза рукой, огляделась по сторонам.

– На той дороге мы потеряем не меньше получаса.

– А на этой еще больше. – Силен, усевшись прямо на песок, отхлебнул из бутылки. Потом снял с себя накидку и запихал в самый большой рюкзак.

– Что у тебя там? – поинтересовалась Ламия. – Рюкзак просто по швам грешит.

– Не твоего ума дело, женщина.

Ламия покачала головой и потерла обгоревшие щеки. Она не привыкла так долго находиться на солнце, к тому же атмосфера Гипериона почти не задерживала ультрафиолет. Нашарив в кармане тюбик с кремом от загара, Ламия размазала несколько капель по коже.

– Ладно, – кивнула она – Изменим маршрут. Пойдем по гребню, пока не минуем дюны, а там срежем угол и двинемся к Башне.

Горы парили над горизонтом, и не думая приближаться. Ламия испытывала танталовы муки, глядя на снеговые шапки, сулящие прохладу. Долина Гробниц Времени уже скрылась за дюнами и валунами.

Ламия поправила свои рюкзаки, повернула направо и в один миг съехала вниз по раскаленному песку.

Вскоре под ногами вместо песка оказались чахлый утесник и игольчатая трава возвышенности. Мартин Силен неотрывно глядел на руины Града Поэтов. Ламия взяла влево, оставляя город в стороне. На пути начали попадаться полузасыпанные шоссе, мощенные каменными плитами. Одни опоясывали город, другие уходили в пустошь, теряясь в песках.

Силен отставал от Ламии все заметнее, а потом и вовсе остановился. Он уселся на поваленную колонну – часть былых ворот, сквозь которые каждый вечер проходили когда-то трудяги-андроиды, отработав день на полях. Поля бесследно исчезли. От акведуков, каналов и шоссе остались одинокие камни, впадины в песке или источенные временем пни – останки деревьев, защищавших когда-то пруды и каналы и затенявших живописные тропинки.

Силен вытер лицо беретом. Град по-прежнему был белым… белым, как кости, вынырнувшие из ползучих дюн, как зубы во рту вырытого из-под земли бурого черепа. С места, где он сидел, Силену были видны кое-какие строения. Они почти не изменились с тех пор, как он видел их в последний раз, а было это более полутораста лет назад. Недостроенный, но все равно величественный Амфитеатр Поэтов лежал в руинах; белоснежный гость из чужих времен Римский Колизей весь зарос пустынными вьюнками и фанфарным плющом. За огромным атриумом, открытом ветрам и солнцу, тянулись разрушенные галереи… Силен знал, что здесь потрудилось не время, а щупы, копья и динамит бестолковых гвардейцев Печального Короля Билли, которые хотели прикончить Шрайка. Это было уже после эвакуации горожан. Вояки натащили всяческой электроники и лазеров, чтобы разделаться с Гренделем, после того как он славно полакомился в пиршественном зале.

Мартин Силен хихикнул и уронил голову на грудь – от жары и усталости все плыло перед глазами.

Впереди возвышался огромный купол Обеденного зала, где когда-то утолял голод и он. Сначала – среди сотен собратьев по искусству, затем, в настороженном молчании, с кучкой последних обитателей города, оставшихся здесь по каким-то своим, теперь уже никому не ведомым причинам, и, наконец, в одиночестве. Полном одиночестве. Однажды он уронил бокал, и этот звук полминуты грохотал эхом под сводами, испещренными вязью виноградных листьев.