Свет в окошке. Земные пути. Колодезь - Святослав Владимирович Логинов

корабли, вышедшие навстречу Мамед-хану. С самого первого путешествия недолюбливал он море и боялся хлипкой пучины под ногами. Семён остался на острове при больших пушках, вывезенных из Ряша и стараниями бывших стрельцов приведённых в боевую готовность. Две пушки установили на отсыпном валу казацкого городка, а две других — на восточной оконечности острова, где ожидалась высадка неприятельских галер. Вначале Разин не хотел отряжать туда орудия, но Семён сумел уговорить атамана, за что и был поставлен над пушкарями главным. Отдавая приказ, Разин ничего не добавил, но и без того было ясно, что если окажутся пушки зря выставлены из городка, то головой за это дело придётся отвечать Семёну. В подручных при Семёне оказались попище Иванище и кузнец Онфирий — люди, могучие великанской силой, но не особо опытные в рукопашном бою и потому не взятые на струги.

Пушки исправны и готовы к сражению, пороховой снаряд прибран в хорошо укрытую заимку, чтобы случайная искра не спалила разом всё зелье, каменные и чугунные ядра калились в костре, для которого заранее был навезён хворост. Всё готово для пальбы, вот только куда палить, ежели впереди разворачиваются, готовясь сцепиться с персами, казацкие челны?

Онфирий и Иванище стояли в растерянности, ожидая команд.

— Клинья подбей! — крикнул Семён, бросаясь к крайней пушке. Онфирий понял командира с полуслова и, взмахнув огромной кияной, принялся загонять между орудийным станком и стволом дубовый клин. Пушечное жерло поползло к небу.

— Охти, батюшки! — крестился Иванище, видя, что приятели собираются палить в сторону своих кораблей.

— Вторую подымай! — рявкнул на попа Семён и, примерившись на глаз, велел уже Онфирию: — Ещё чуток! Так! Теперь ладно!

Месяц назад пушки были привезены на остров безо всякого приклада, но теперь стараниями Онфирия потребный инструмент имелся в изобилии. Малые и большие клещи, пробойники, длинные фитильные щипцы, без которых пушкарю разом отшибёт руку, банники с намотанной ветошью и даже три ложицы, тёсанные из вязкой, худо сгораемой акации.

Дождавшись нужной минуты, Семён вдавил дымящий фитиль в запальное отверстие. Онфирий замер, вытянув шею и пытаясь разом увидеть и как бабахнет пушка, и куда полетит ядро. Иванище присел, заложив уши руками.

Пушка подпрыгнула на станке, выплюнув из дула и запальника белое пламя. Руку с фитилём откинуло так, что едва не вынесло из плеча, а калёное ядро, описав невидимую дугу и свистнув высоко над чердаками казацких стругов, вломилось в борт одной из галер, разметав в щепы десяток вёсел.

— Ага!.. — неслышно взревел Иванище. — Воззвахом, прахом и чертополохом бусурманское семя!

— Скати! — рявкнул Семён, бросаясь ко второму орудию.

Иванище подхватил кожаное ведро, плеснул на зашипевший ствол солёной морской водой, затем, вспомнив Семёновы поучения, принялся проворно шуровать банником, вычищая из дула пороховую гарь. Семён и Онфирий тем временем наводили вторую пушку, уже полностью снаряженную для выстрела.

Второй выстрел оказался не столь удачен — ядро впустую расплескало воду.

Семён бегом вернулся к первой пушке, которую Иванище как раз кончил обихаживать, заложил картуз с добротно перетёртым зельем, снарядил запальник; Онфирий тем временем вбил пыж из хлопчатой рединки, вкатил сверху ядро и, ухватив кияну, приготовился наводить пушку. Лишь тогда у Семёна выпала необходимая минута глянуть в морской простор.

Казацкие челны быстро шли на сближение с галерами Мамед-хана. Рядом с хищно вытянутыми галерами плоскодонные струги и эмбенки казались муравьями, вздумавшими напасть на ползущую змею. Но подобно змее, вползшей в муравейник, персидский флот уже был обречён.

И галеры и челны ходят на вёслах, но ради сбережения сил имеются у них и паруса. А значит — перенимешь у противника ветер, окажешься в лучшем положении. Твёрдо помня это нехитрое правило, Мамед-хан пошёл на остров с мористой стороны и попал в ловушку, расставленную самой природой. Галеры наткнулись на каменные мели в том самом месте, где только что неопасно плавали струги. Казалось бы, велика ли разница в осадке — пол-аршина, не более, и всё же челны прошли, а грузные галеры напоролись на подводные валуны и замерли, позволив Семёну расстреливать себя не торопясь и на выбор.

Семён со товарищи успели дать ещё два залпа, когда корабли наконец сцепились. Тут-то и выяснилось, сколь превосходнее разбойничий флот над двухъярусной галерой. Гребцы-невольники побросали вёсла и полезли под лавки, спасаясь от пуль и нечаянных стрел. Теперь не только те корабли, что сели на мель, но и вся флотилия Мамед-хана мгновенно обездвижела, став лёгкой добычей привыкших к морю казаков.

На другом краю острова тоже что-то делалось, оттуда доносились хлопки мушкетов, гулко громыхнули большие пушки, но к этим звукам Семён не прислушивался. Он свою часть ратной работы сделал.

— Пушки чисти! — приказал он помощникам, что, забыв о деле, с разинутыми ртами глазели на побоище. — Снаружи песком драить, всухую, чтобы сияло, а то позеленеют от соли — стрелять будет неловко.

Онфирий и Иванище со вздохом пошли к орудиям. Семён принялся убирать остатки нестраченного зелья. Огненный бой короток, кто-то кого-то ещё режет, а пушки уже молчат и пушкари прибирают их, готовя к будущим сражениям.

Персам на воде биться несподручно, из всех галер, срубленных под началом взятого на персидскую службу немчина Цысарской земли, из-под Свиного острова утекло едва ли пяток. Сам Мамед-хан спасся, бежав на одном из уцелевших корабликов, а вот сын его — персидский княжич Шабын Дебей — попал в плен и брошен был на кругу вместе с иной богатой добычей.

С того дня на море у казаков соперников не осталось.

Возрыдали прибрежные городы, ужаснулись народы. Кто мог — отсиживался за стенами, остальные готовились к смерти. Прибрежные городки Фарабад и Астрабад, прежде уцелевшие за казацким недосугом, теперь были разграблены начисто.

Последнее время обученные нуждой казаки отовсюду, кроме грабёжной добычи, везли ещё и воду в бурдюках. Однако всё равно воды на острову не хватало, и многие пили прямо из моря. Результат не замедлил сказаться, в лагере объявились повальные болезни. Одним из первых слёг хвалившийся здоровьем Игнат Заворуй.

— Да я ничо, — объяснял он Семёну. — Я здоровый, вишь харя какая красная. Только смага умучала, сил нет.

Семён качал головой, глядя на опухшую Игнашкину физиономию. Самому Семёну выдаваемой воды хватало, выручала пустынная привычка не тратить драгоценную влагу на что попало. К солёной морской воде Семён не притрагивался, умывался, как в коране предписано, — песком, рыбу, которой по временам промышляли разбойники, не варил, а жевал так, сырьём. Больному Игнашке он тоже принёс звено севрюжинки, отжал сок, хотел напоить приятеля, но тот воспротивился что есть мочи.

— Да ты чо, разумом рехнулся?!