Новая династия - Дмитрий Иванович Иловайский

Филарет Никитич был одним из образованных русских людей. По этому поводу имеем следующее свидетельство. Горсей сообщает, что он составил для боярина Федора Никитича Романова латинскую грамматику русскими буквами, и боярин усердно ее изучал. Масса говорит, что в молодости он был приветливый, статный и красивый мужчина, ловко сидевший на коне, и большой щеголь; так что московские портные, желая сказать кому-либо, что платье сидит на нем хорошо, прибавляли: «ты второй Федор Никитич». Возведенный Лжедимитрием в сан митрополита Ростовского, он потом играл выдающуюся роль в истории Смутного времени; хотя на первый план не выдвигался, а действовал более через других. Впоследствии поляки прямо обвиняли его в том, что, уже отправляясь послом под Смоленск, он будто бы условился с патриархом Гермогеном как поступать, чтобы отстранить королевича Владислава и выбрать на престол Михаила Федоровича. Далее, они обвиняли Филарета в тайном подстрекательстве воеводы Шеина к отчаянной обороне Смоленска и в посылке в русские города грамот, возбуждавших народ к восстанию против поляков. Эти обвинения опирались на показания некоего Федора Погожева, которого в Москве поляки схватили и подвергли пытке (Акты Запад. Рос. IV. 475, 482–483, 487). Так действовал Филарет, находясь уже в польских руках под Смоленском, и мы имеем право считать его наравне с Гермогеном начинателем противопольского народного движения, выразившегося сбором двух ополчений, Ляпуновского и Пожарского. И заключенный в отдельную Мариенбургскую крепость, следовательно находясь в прусских пределах, Филарет, как мы видели, и оттуда сумел сноситься с своими родственниками и приятелями и руководить ими во время вопроса о выборе государя на Московский престол.

Относительно подвига Ивана Сусанина имеем изданные две грамоты времени Михаила Феодоровича. Первой грамотой, 1619 г., по прошению матери своей старицы Марфы Ивановны, царь жалует крестьянина Богдашка Сабинина за службу «и за кровь тестя его Ивана Сусанина». «В прошлом, в 121 (1613) году— говорит грамота — были мы на Костроме и в те поры приходили в Костромской уезд польские и литовские люди и тестя его, Богдашкова, Ивана Сусанина литовские люди изымали и его пытали великими немерными пытками. А пытали у него, где в те поры мы Великий Государь Царь и Великий князь Михаило Федорович всея Руси были, и он Иван, ведая про нас Великаго Государя, тем польским и литовским людям где мы были не сказал, и польские и литовские люди замучили его до смерти». Сабинину жалуется поэтому из округи дворцового села Домнина половина деревни Деревнищ с полутора четвертями выти земли; причем земля эта обеляется, т. е. для всего его потомства освобождается от всяких податей, кормов, подвод, столовых и хлебных поборов, городовых поделок и мостовщины (С. Г. Г. и Д. III, 214). Из второй грамоты, 1663 г., которая повторяет также слова о подвиге Сусанина, мы узнаем, что село Домнино с принадлежащими к нему деревнями скончавшаяся в 1631 г. старица Марфа отдала Ново-Спасскому монастырю (при котором находилась усыпальница семьи Романовых) и что спасский архимандрит, несмотря на вышеприведенную обельную грамоту, пожалованную Сабинину, половину Деревнищ очернил, т. е. взимает с нее всякие доходы на монастырь. По жалобе вдовы Сабинина Антониды с детьми ее Данилкою и Костькою, царь вместо Деревнищ жалует им и потомству их, приписанную к селу Красному Приселку, пустошь Коробово, в 24 чети земли, на тех же обельных правах (Ibid. 334). Из позднейших жалованных потомству Сабинина грамот, императрицы Анны Иоановны, 1731 года, и Екатерины II, 1767 г., известна третья грамота Михаила Феодоровича, данная в 1644 г. вдове Антониде с детьми и подтверждающая все льготы на владение их деревней Коробово. (См. в прилож. у Самарянова «Памяти Ивана Сусанина»). Также и во всех других позднейших подтвердительных грамотах подвиг Сусанина передается теми же словами.

Итак имеем свидетельство об этом подвиге современное и несомненное. Поэтому более чем смелой является попытка покойного Костомарова отрицать самый факт в известном своем исследовании (Отеч. Записки 1862 г., № 2). Он основывался главным образом на двух положениях: во-первых, будто никаких польских шаек в 1613 г. в Костромском краю не было, и во-вторых, будто Михаил тогда жил с матерью не в Домнине, а в Ипатьевском монастыре. Костомарову возражали: Соловьев (газета Наше Время. 1862, № 76), Погодин (Гражданин. 1872, № 29 № 1873, № 47), протоиерей Домнинский («Правда о Сусанине» в Рус. Архиве 1871 г., № 2, с предисловием Дорогобужинова) и Дорогобужинов («Ещу Отповедь». Ibid. № 10, и отдельная брошюра о Сусанине, изд. Общества распространения полезных книг. М., 1872). Но Костомаров оставался при своем мнении и с читал рассказ о подвиге Сусанина легендой («Екатерина Алексевна — первая русская Императрица». Древн. и Нов. Россия. 1877, № 2). Наиболее обстоятельный свод возражений Костомарову, с прибавлением некоторых неизданных источников, был представлен В. А. Самаряновым в исследовании; «Памяти Ивана Сусанина». Кострома, 1882. С приложением топографических планов. (Второе исправленное и дополненное издание. Рязань. 1884.) Это исследование разбивает оба главные основания Костомарова, т. е. довольно убедительно доказывает, что польско-литовские шайки в том краю были, и вновь подтверждает, что Михаил с матерью пребывали тогда не в самой Костроме, а в Костромском уезде. Мы только не находим правдоподобным рассказ какой-то неизвестной рукописи, повторяемый Домнинским и Самаряновым, о том, что Сусанин при появлении польской шайки скрыл Михаила «в яме Деревнищенского овина, за два дня перед тем сгоревшего, закидав яму обгорелыми бревнами», и что вообще Михаил скрывался в сельских тайниках до ухода поляков (65–67 стр. второго издания). Полагаем более вероятным, что Сусанин посредством своего зятя Сабинина успел вовремя известить Михаила и мать его об опасности и что они просто поспешили уехать в Кострому.

В пользу данного факта можно привести следующее. Подвиг Сусанина не был одиночным явлением в ту эпоху; о чем свидетельствует записка поляка Маскевича. Он рассказывает, как однажды в марте 1611 года сам едва не погиб с своим отрядом, потому что проводник его, старый русский крестьянин, навел было поляков прямо на русское войско; случайно они вовремя узнали правду, и проводнику отрубили голову. (Сказ. Совр. о Дим. Самоз. V. 118.) На этот случай указал И. Е. Забелин в статье «Безвестный герой Смутного времени», т. е. затворник Иринарх. (См. «Минин и Пожарский» 272.) Подобные подвиги личного самопожертвования совершенно соответствуют наступившему в конце Смутной эпохи сильному подъему народного духа и, охватившему почти все слои русского населения, страстному желанию освободить свою родину от угнетавших ее иноземцев. Да и сам Костомаров в названном исследовании о Сусанине приводит из событий 1648 года подвиг южно-русского крестьянина Никиты Галагана, который умышленно завел польское войско в болота и лесные трущобы, чем способствовал их поражению от казаков.

Три вышеуказанные грамоты