Путь моей жизни. Воспоминания Митрополита Евлогия(Георгиевского), изложенные по его рассказам Т.Манухиной - Митрополит Евлогий Георгиевский

"…По своей архиерейской совести не могу признать таких постановлений Архиерейского Собора, как отделение от моей епархии германских приходов, ибо это противоречит ясно выраженной воле Патриарха Тихона. Облеченный Патриархом широкими полномочиями, я несу ответственность за их сохранение — я не вправе от них отказаться.

Нарушив волю Патриарха, Собор внес разделение в нашу зарубежную церковную жизнь; уже сказываются печальные плоды этого разделения — растет и углубляется церковная смута. В эти дни, когда призрак раздора церковного стоит перед нами, я всею своей архиерейской властью призываю вас, как уже призывал не раз, к твердому и неуклонному следованию воле нашего Святейшего Патриарха Тихона — по примеру страждущих братьев наших в России, которые в унижении, в узах и гонениях непоколебимо стоят за непорочное каноническое существо нашей Церкви…" — писал я в моем послании.

Паства встретила мое послание весьма сочувственно. П.Б. Струве в "Возрождении" и И.П. Демидов в "Последних Новостях" комментировали его в передовицах, горячо одобряя мою аполитичную линию в управлении Церковью.

Я понял, что мне предстоит теперь налаживать епархиальную жизнь на иных, совсем новых, началах, и первое, что сделал — отправился на Съезд Движения христианской молодежи, который собрался под Клермоном. Он привлек множество делегатов и лиц, сочувствующих Движению, и прошел с большим подъемом. Я разъяснял всю важность события в Карловцах. Мои комментарии Съезд принял восторженно.

После Съезда я решил направиться в Германию, дабы выяснить тягостную неясность положения с епископом Тихоном. Но прежде чем ехать, я собрал своих епископов и рассказал о разрыве. Мы решили сделать еще одну, последнюю, попытку к восстановлению порванных отношений. Архиепископ Владимир и епископ Вениамин отправились в Белград с наказом, в котором я категорически утверждал свои права на автономную Западноевропейскую епархию, исключающие всякую возможность подчинения моего викарного епископа кому бы то ни было другому, кроме меня.

Моя попытка к примирению была столь же неудачна, как и все мои предыдущие усилия до разрыва не доводить. Мои делегаты наткнулись в Карловцах на стену непримиримости… Тогда (осенью 1926 г.) я счел нужным побывать в Германии.

Прежде всего я направился в Висбаден, куда съехались из некоторых наших приходов мои священники — выразить мне свое сочувствие (о. Прозоров и др.). Я служил в местной церкви, разъяснял с амвона смысл смущающих души церковных событий. В Висбадене меня настиг пакет из Карловцев — постановление Собора, его мотивировка, подписи… а в конце приписка карандашом рукою митрополита Антония: "Остановитесь, подумайте, что Вы делаете". Я не остановился и направился сначала в Баден-Баден, где виделся и совещался с князем Г.Н. Трубецким, а потом в Берлин.

Здесь я остановился у верной прихожанки Софии Константиновны Такман. Атмосфера в эмигрантских церковных кругах была напряженная, грозовая — кипящий котел… В первую же субботу за всенощной разыгрался скандал, о котором я уже рассказал.

Наши церкви, за исключением кладбищенской, оказались в руках "карловчан" и под охраной агрессивно настроенных, свирепых сторожей, готовых "бить морду евлогианам". Тогда верное мне духовенство и паства наладили службу в какой-то протестантской школе. Там я служил, разъясняя после каждой Литургии в "слове" мою церковную позицию: верность Матери Церкви и Указу Патриарха.

По возвращении моем в Париж Приходский совет Александро-Невской церкви собрал общее собрание прихожан, на котором я сделал доклад о положении церковных дел. Настоятель о. Иаков Смирнов горячо защищал мою позицию и со слезами приветствовал от имени прихода. Все присутствующие встали, за исключением "карловчан", которые демонстративно продолжали сидеть. Борьба со мною перешла в фазу открытых наступлений, в которые стали вовлекаться и миряне.

После собрания мои противники начали травить меня в монархических газетках и листовках, посыпались инсинуации… Я почти на них не отвечал.

Приблизительно через месяц после моей берлинской поездки сижу как-то раз у себя, вдруг стук в дверь — и входит секретарь Карловацкого Синода Махараблидзе…

"В чем дело?" — сухо спросил я. "Я бы хотел поговорить с Вами, Владыка… Такое прискорбное обстоятельство… но надо все поправить. Я не виноват… замыслов против вас не было. Если бы вы не уехали, мы бы Германию не выделили. Синод хотел лишь увеличить права викариев, не больше…" — "Я не уступлю своих прав, — заявил я. — К епископу Тихону у меня доверия нет. Я виноват, что в самом начале во имя мира согласился сдать позицию…" На этом разговор окончился. Махараблидзе еще некоторое время оставался в Париже, бегая по редакциям правой эмигрантской прессы и стараясь снискать сочувствие в монархических кругах, но, кажется, без особого успеха.

В начале 1927 года до меня дошли слухи, что "карловчане" собрали Собор епископов, который должен вынести относительно меня какое-то решительное, грозное постановление. Действительно, 13(26) января это грозное постановление состоялось — запретить меня в священнослужении и прервать молитвенное общение со мною. Этим актом "карловчане" углубили наше разобщение до крайнего предела. Намерение было ясно — они хотели своим запрещением сокрушить меня, рассчитывая на смутность церковного сознания, на неустойчивость моей паствы, на старую дореволюционную привычку видеть в Синоде высшую церковную инстанцию и считать его постановления для себя обязательными. Но расчет оказался неверный. Моя паства каким-то безошибочным чутьем правды разобралась в сложном церковном положении и встретила единодушно и сочувственно мое "Обращение к духовенству и приходам". В нем я разъяснял незаконность постановления Карловацкого Синода об отстранении меня от моей епархии, вверенной мне волею Патриарха Тихона, с запрещением меня в священнослужении и предания меня суду пребывающих за границей русских архиереев-эмигрантов; заявлял, что я вынужден прервать официальные сношения с Архиерейским Синодом, потому что определения его противны канонам Православной Церкви: согласно патриаршим Указам (от 26 марта (8 апреля) 1921 г., от 22 апреля (5 мая) 1922 г.), я не являюсь подчиненным Архиерейскому Синоду и не подлежу их суду.

"…Собравшиеся в Карловцах Преосвященные, — сказано в моем "Обращении к духовенству и приходам", — не вняли многократным моим просьбам не изменять существовавшего положения и тем сохранить мир церковный, не пожалели они душ русских людей, которые в тяжком изгнании страждут от нашего разделения, не пощадили они и церковного достояния, облегчив своим заявлением о моем устранении домогательство врагов Церкви на наши храмы как раз тогда, когда я веду с ними решительную борьбу.