Люди на перепутье. Игра с огнем. Жизнь против смерти - Мария Пуйманова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дети и в самом деле писали Миладе, только это были чужие дети, которым дедушка и бабушка диктовали письма, чтобы сохранить дочери обретенное с таким трудом душевное равновесие.
— Кому же ты веришь, Милада, мне или этой болтушке? Вот я еще поговорю с ней!
— Тебе! — плакала Милада.
Зденка ее так отчитала, что она наконец перестала сомневаться.
Но как только Милада ушла, Зденку охватил невыразимый страх за собственную дочь. А вдруг и меня также обманывают родные и я не знаю об этом? Тетя, у которой жила девочка, прислала однажды Зденке фотографию Ганички. Как она выросла, какая стала хорошенькая, ясноглазая! Зденка глаз не могла отвести от карточки. Но держать у себя больше суток полученную фотографию не разрешалось, надо было сдать ее в канцелярию лагеря. Таковы были лагерные порядки: немцы всячески старались ущемить и унизить заключенных. Одна из узниц — все они готовы были исполнить любое желание Здены, — молодая художница, наспех и с риском попасться, перерисовала эту фотографию. Сходство получилось не полное, но все же девочка была похожа, и Зденка тайком радовалась, глядя на нее. А сейчас ее пугала эта немного чужая Ганичка. Что, если с ней случилось то же, что с Миладиными детьми?
Вот как одна глупая, болтливая баба может испортить бодрое настроение! С этим надо кончать! Зденка еще в тот же вечер зашла в чешский барак и строго поговорила с новенькой. Та даже не пикнула в ответ.
А Зденка с тех пор завела такой порядок: каждого новичка в лагере в первый же день предупреждали: «Этой темы не касайся. Особенно при лидицких женщинах».
МОЛОДОСТЬ МИРА
Советские девушки, медсестры, захваченные немцами во время помощи раненым на поле боя или в разбомбленных санитарных поездах, держались в лагере сплоченной группой, подобно гранитной скале, о которую бессильно разбивался мутный нацистский прибой. Когда их привезли, эсэсовцы для острастки заставили голодных девушек выстоять сутки у стены. Но молодые советские гражданки не дали запугать себя; когда они впервые появились среди других заключенных, под глазами у них виднелись темные круги после мучительных суток, проведенных на ногах, без минуты сна, но строевая выправка не исчезла. Это были рослые, крепкие и гордые девушки, здоровые телом и твердые духом. С узницами других национальностей они вначале вели себя очень сдержанно. Видно было, что они пришли из другого мира и намерены сохранить его для себя и здесь, в лагере.
Зденка немедля попросила, чтобы русские, как опытные медсестры, были прикомандированы к лазарету. Она с полным основанием указывала на то, что в лазарете работы по горло, а персонала очень мало. Когда за день на прием приходило сто пятьдесят пациентов, Зденка и Ганка говорили друг другу: «Что это сегодня никого нет?» — потому что они привыкли к трем сотням пациентов в день. Но лагерное начальство предпочло отправить большинство советских квалифицированных медсестер на работу в пошивочную.
Пошивочная находилась в самом центре лагеря, огороженного колючей проволокой и обнесенного высокой стеной с пулеметными башнями. Блажена, Ева, Галачиха и другие узницы шили там обмундирование для эсэсовцев и арестантскую одежду. Работали они у конвейера.
— Как в Улах, ей-богу, как в Улах! — смеялась Галачиха. — Прости меня, Евочка, «Яфета» была тоже хорошим концлагерем.
— Но оттуда хоть можно было вылететь, — возразила Ева несколько обиженно. Для нее было тягостно всякое напоминание о том, что она имела отношение к фирме «Казмар — «Яфета» — Готовое платье».
— Я знаю, девочка, знаю, что ты не того поля ягода, — примирительно сказала Галачиха своим певучим, убаюкивающим улецким говором. — А то бы ты сюда не попала.
Советские медсестры быстро научились шить, и работа могла бы идти у них как по маслу, но вот беда: каждую минуту в машинах что-нибудь да ломалось, и из-за этого приходилось останавливать весь конвейер.
Ворона ругалась, кричала, что эти дикари не умеют даже с машиной обращаться. Ворона каркала, что это саботаж и она разделается с виновными. Но ни крик, ни побои не помогали.
— Ну что, что вы хотите? — энергично возражала по-русски красивая девушка с миндалевидными глазами и венком черных кос на небольшой античной головке. — Ну, испортилась. У вас плохие машины. Нужен ремонт. Где механик?
Приходил немец-механик и возился так долго, как только мог, он тоже был политический.
Советские девушки саботировали молча, последовательно, непоколебимо и неуловимо, сохраняя внутреннее спокойствие.
Они не страдали нервными расстройствами, как другие узницы лагеря. «Классические организмы», — говорила о них Зденка, русские не болели и не знали недомоганий. Они или были здоровы, или быстро умирали. У нас в городах вы у каждого человека найдете туберкулезную инфекцию, и это дает ему частичный иммунитет. А не знающие болезней легкие русских и украинок, едва в них попадала бацилла туберкулеза, были обречены: болезнь протекала скоротечно, как у грудных детей, — через шесть недель девушка умирала. Надо было во что бы то ни стало восполнить чем-то недостаток питания. Чешки на тайном собрании решили, что каждая возьмет шефство над одной из русских девушек. В чешском бараке были уже прочно закреплены позиции: Блажена стала старостой, Галачиха — старшей дежурной. Они, как говорилось в лагере, «организовывали» хлеб и маргарин для советских подруг, а когда этому мешал контроль, потихоньку делились с ними собственными порциями.
Блажена выбрала себе красавицу с миндалевидными глазами. Девушку звали Кето. У них на Кавказе это излюбленное имя.
— Ты не украинка?
— Нет, грузинка. Из Батуми на Черном море. Из Аджарии.
— Там, наверно, красиво?
— Еще как! После войны приедешь, Блажена, ко мне в гости. Нарвешь себе винограду, персиков, мандаринов…
— У вас растут мандарины?
— Да. Пойдем вместе на Зеленый мыс, там, знаешь, есть замечательный ботанический сад над морем. Цветут магнолии, миндаль, персидская сирень и всякие тропические растения. У тебя голова закружится от ароматов. У нас вечная весна.
— Ишь ты! — сказала Галачиха. — А говорят, что в России всегда мороз.
— Да уж пробрал он этих проклятых, так им и надо! — вспыхнула вдруг Кето, сверкнув глазами. — Досталось им в первую же зиму! Ты читала «Войну и мир»?
Ева Казмарова знала эту книгу и находила в ней моральную опору, когда гитлеровцы напали на Советский Союз. Ведь в романе Толстого рассказано, как прискорбно завершился наполеоновский поход в Россию.
— Вот! — воскликнула Кето. — Так будет с каждым, кто посмеет вторгнуться в нашу страну. Фрицам не забыть Сталинграда! Нам, конечно, трудно, — англичане так долго не открывают второго фронта. Но в конце концов мы погоним фрицев до самого Равенсбрюка. Вот увидишь, наши еще придут!
— Да только когда? — вздохнула Ева Казмарова.
— Уж скорей бы! — сказала Галачиха.
— Все будет, — успокаивала их Кето. — Чехи страшно нетерпеливы, это я уже заметила.
— Не удивляйся, Кето, ведь наша родина порабощена.
— А что же вы не защищались тогда, в тридцать восьмом году? Тридцать наших дивизий стояли на западной границе, готовые в любой момент прийти вам на помощь. Да ведь и у вас уже была проведена мобилизация!
«Как она все о нас знает!» — подумала Ева Казмарова. При разговорах Кето с Блаженой Ева и Ганка обычно помогали подругам объясняться. Но грузинка удивительно быстро стала понимать по-чешски, а Блажена, в свою очередь, училась у нее русскому языку.
— Когда наших солдат распустили по домам, мой парень вернулся такой злой и несчастный, что я уж думала, он меня разлюбил, — вспоминала Блажена. — Ведь весь наш народ хотел защищаться, но у нас было плохое правительство.
— Господа боялись большевиков больше, чем того, чубатого, — вставила языкастая Галачиха.
— Я тогда всего этого не понимала, да и не интересовалась, — честно созналась Блажена. — И это была ошибка, большая моя ошибка. Наша судьба зависит от каждого из нас, теперь я это знаю. Ты добровольно пошла на войну?
— Все наши комсомолки записались на курсы медсестер. Кончили — и на фронт!
До войны Кето не была медсестрой. Она работала агрономом в колхозе, выращивала чай и мандарины, сажала защитные насаждения, делала опыты с гибридами, скрещивала разные породы фруктовых деревьев. Но со всем этим могут справиться и пожилые женщины, решила Кето и уехала на фронт с санитарной частью. В полевом лазарете работы было выше головы, там и не вспомнишь о доме, некогда. А здесь, в лагере, нечего делать и на сердце тоска… Тоска по морю, по горам, по ясному аджарскому небу, по всей светлой советской жизни…
Значит, и девушкам-героям бывает грустно? И они не стесняются признаться в этом? Блажена почувствовала, что Кето стала ей гораздо ближе после этого разговора.