Восхождение, или Жизнь Шаляпина - Виктор Петелин

Четыре дня в Риме из восьми я провел в обществе Федора Федоровича Шаляпина. О чем только мы не говорили за это время. Одна тема сменялась другой, как и во всяком любом другом разговоре. И как-то невольно коснулись мы и второй семьи Федора Ивановича.

— Мария Валентиновна познакомилась с отцом на скачках в 1906 году, через год после нашего с Татьяной рождения, мы ведь с Таней близняшки, знаете? Так вот потом Мария Валентиновна оправдывалась, дескать, влюбилась в него… Какое ж тут оправдание… Вся Россия была в него влюблена. Ну знаете, появились дети, незаконнорожденные. Мать, Иола Игнатьевна, все знала, он ничего от нее не скрывал. «Если я умру, что будет с этими детьми?» — не раз сокрушался он при маме. А Иола Игнатьевна говорила: «Я буду заботиться о них». Ведь незаконнорожденные были лишены права на наследство, как вы знаете. Тогда решили, что лучше купить доходный дом и поселить эту семью Петцольдов в одну из квартир этого дома. На третьем этаже соединили две квартиры в одну большую. И отец стал останавливаться в ней во время своих гастролей в Петербурге. Мать пошла на эту жертву, чтобы создать иллюзию, что те дети законные. Они-то ведь ни в чем не виноваты… А в 1919 году им сказали, что у них есть братья и сестры в другой семье, московской… Вообще, отец был сложным человеком, как в нем умещалось столько противоречий… Он хотел приехать в Россию, но письмо Горького его напугало. Да и я после смерти отца думал вернуться в Россию, но начались процессы. Так что Сталин сделал меня американцем, американским гражданином. А всю жизнь я вспоминал Россию, станцию Итларь, и до сих пор перед глазами паше имение в ста двадцати верстах от Москвы. Туда любил приезжать миллионер Корзинкин, он служил в Историческом музее библиотекарем за двадцать пять рублей в месяц, женат был на балерине Аделине Джури, подруге матери…

Сколько ж подробностей давно ушедшей жизни хранит память Федора Федоровича Шаляпина. Разве все возможно было упомнить и записать? И как я жалел, что нет со мной магнитофона. Конечно, я кое-что записывал у него на глазах, а он не возражал. И вот новая встреча, на этот раз я вооружился магнитофоном. Он поможет нам точнее и глубже сохранить воспоминания о смысле и темах пашей беседы, которая состоялась теперь в Москве, в моем доме.

И прежде всего я поблагодарил Федора Федоровича за оказанное в Риме гостеприимство, прочитал записанные его слова в Риме, он согласился: да, это не противоречит его и сегодняшним взглядам.

— Видите, разница в том, что, когда я в Риме, у меня никаких программ нет, я подделываюсь под вашу программу. А когда я здесь, то у моего сопровождающего обширная программа, которую необходимо выполнить, иначе я не успею никуда. Ну, по вечерам-то мы свободнее.

С этого начался наш разговор: с воспоминаний о наших встречах в Риме.

— А какая у вас сегодня была программа, какие у вас были встречи?

— Сначала поехали в общество «Родина», которое меня пригласило, нужно было по описи сдать все, что я привез в Москву для будущего музея Шаляпина, над созданием которого вот уже много лет работают замечательные ваши архитекторы и реставраторы. Вещей было столько, что все купе было ими загромождено. Ну вот… А потом пошли на генеральную репетицию оперы «Вертер».

— Какое впечатление у вас от генеральной репетиции?

— Прекрасное! Это спектакль. И не догадаешься, что это генеральная репетиция. Музыка-то хорошая, но сюжет-то слабенький. Семейное недоразумение.

— Сюжет-то известен. Опера ведь шла у нас в постановке Сергея Яковлевича Лемешева.

— Это очень важно, когда хорошее либретто. В русской-то опере в основе либретто «Бориса Годунова», «Русалки», «Пиковой дамы» были произведения Пушкина. Это же не просто кто-то в кого-то влюбился. Тут происходит целая драма. И сюжет-то какой, например, в «Пиковой даме»… Человек хочет выиграть, уж так ему нужны деньги для самоутверждения, а он проигрывает. Это колоссально.

— Федор Федорович! Говорят, что это дебют Елены Образцовой как режиссера.

— Очень толково! Сделано очень грамотно. А ведь было, скорее всего, и трудно: уж очень материал-то жиденький, неблагодарная для постановки пьеса.

— Ну как же? Там есть прекрасные арии, запоминающиеся мелодии.

— Так это ж другое дело. Это музыкальная часть, а в смысле пьесы, спектакля — это ж «Травиата». Да и то «Травиата» лучше. Это очень важно, когда либретто хорошее. Вот Арриго Бойто. Он был замечательным композитором и талантливым либреттистом. Он писал либретто для Верди, переделывал «Отелло», «Фальстафа»… И как либреттист он был более известен. Он был хорошим поэтом и брал для либретто знаменитые произведения. И получались замечательные спектакли…

И тут мы вспомнили известный случай, когда опера «Мефистофель» Бойто провалилась, как музыкант он совсем сник, полностью переключившись на создание либретто для Верди. А когда Верди умер, снова возобновилась его композиторская деятельность, вновь поставили его «Мефистофеля» с участием Федора Ивановича Шаляпина в заглавной роли.

— Новые главы своего документального повествования о Шаляпине, которые я уже представил в журнал «Москва», так и называются — «Триумф в Милане», март 1901 года.

— Да, да… А вы Дорошевича читали? — спросил Федор Федорович.

— Ну конечно! Куда ж без Дорошевича денешься. У него прекрасные описания пребывания Шаляпина в Милане, он же был современником Шаляпина…

— А главное, он был на спектакле, а вы не были.

— И он все подробно описал… И я как-то постарался глазами Власа Дорошевича дать этот триумфальный спектакль. Иначе как? Цитировать его? Это уж пусть в научных монографиях делают, а в моем сочинении, предназначенном для широкого читателя, это как-то неинтересно.

— Да, правильно, вы можете, используя его словечки и какие-то подробности, вообразить, описать этот спектакль, передать какие-то переживания и чувства и артиста, и зрителя…

Воспользовавшись минутным молчанием Федора Федоровича, я вновь заговорил о наболевшем, о принципах работы над биографической прозой:

— Я обозначил жанр своего сочинения как документальное повествование, подчеркивая тем самым, что в основе моего повествования лежит документ. И если не учитывать при чтении моей книги этого важного обстоятельства, то возникают недоуменные вопросы: где ссылки, где сноски, где научный аппарат? А документ растворен в тексте. Я реконструирую давно минувшую жизнь, используя для этого все возможные средства. А если письма, дневники, воспоминания и многие другие материалы, которыми я пользуюсь при реконструкции той жизни, помогают «воскресить», «оживить» моих славных героев, то, значит, моя задача выполнена. Я и описание Галереи тоже даю глазами Шаляпина и Дорошевича, рассказываю, как они сидят в одном из укромных местечек Галереи и слушают, что говорят за соседними столиками…