Трудный Роман - Георгий Марчик

«Марианна, что с вами? — участливо спросил Костя Табаков, трогая ее за рукав. — Вы себя плохо чувствуете?»

«Не обижайтесь на меня, — тихо заговорила она, — я привыкла называть вещи своими именами. Вы вели себя отвратительно. Хуже дикарей. — Заметив удивление в глазах, добавила: — Завтра, если сумею, попытаюсь кое-что объяснить. А сейчас идите по домам».

Они попрощались и отправились восвояси. «Идиоты! — громко воззвал ко всем Черникин. — Кто первый побежал по лестнице?! Вы не козлы в огороде. Вы в театре…»

На уроке она пересказала им «Вишневый сад». И объяснила, что к чему. Только и всего. Но слушали ее с открытыми ртами. А когда заговорила об умирающем Фирсе, поднялся все тот же Черникин и взволнованно заявил: «Мы все поняли, Марианна. Честное пионерское».

Вскоре состоялось первое (организационное) занятие драматического, или, как они называли его, театрального, кружка. Потом кружок был преобразован в студию. А спустя еще какое-то время — в школьный театр. Частично в него влились, частично объединились вокруг — литературный, музыкальный, хоровой, хореографический, живописи и другие кружки. Даже столярный и слесарный. Ребята сами делали декорации и костюмы, световое и музыкальное оформление.

После репетиции Марианна подошла к Роману. Он удивленно поднял кверху брови. Смело посмотрел ей в глаза.

— Хотите участвовать в нашем театре? — просто, как равная у равного, спросила она.

— Не знаю еще, — принужденно улыбнулся он. — Боюсь, что для меня это уже слишком поздно.

— Как знать. Было бы желание. — Ее глаза в обрамлении колючих ресничек вблизи казались ему быстрыми, живыми зверушками.

Он достал сигареты и храбро протянул ей:

— Курите.

Момент был щекотливый. Стояли и разговаривали не ученик и учительница, а два товарища. Интересно, как она поступит.

— Нет, спасибо, — покачала головой Марианна и сердито нахмурилась. — Только не в школе. Уважаю правила.

— Согласен.

Роман убрал сигареты. Он был на полголовы выше Марианны и выглядел старше своих лет. А она, напротив, казалась моложе своих двадцати трех.

— Может быть, это и не мое дело, — нерешительно заговорил Роман, — но мне кажется, что музыкальное оформление… — Он замолчал.

Темные глаза Марианны загорелись любопытством.

— Ну-ну, продолжайте…

Подошла Женя, стала слушать. Роман развивал идею, как сделать более оригинальным музыкальное сопровождение спектакля. Увлекшись, заговорил горячо, даже страстно, даже рукой взмахнул несколько раз. В один из моментов повернулся за одобрением к Жене и… осекся. В ее взгляде было обожание, преданность, смирение, ожидание чего-то сверхъестественного. Сам черт не разберет, что было в этом взгляде — все в нем смешалось.

Он снова обращался к одной Марианне, которая теперь уже смотрела на него с удивлением, как будто бы только что открыла для себя, что за личность этот резкий, своевольный и высокомерный парень.

Домой шли втроем — Роман, Костя и Женя. Вернее, Женя держала их обоих под руки. Они дурачились, толкались, шутили.

Женя повернулась к Роману, на несколько мгновений прижалась к нему плечом. Что-то лукавое, испытующее было в ее взгляде и лице, которое она приблизила почти вплотную к его лицу. У него даже дух захватило — горячая волна всплеском ударила в голову. И ему показалось, что она нарочно так сделала, бросая ему вызов.

Пришла простая, как открытие, мысль, что это у нее не намеренно, а естественно так получилось, что она непроизвольно раскрылась в том, что неравнодушна к нему. И от этой мысли ему стало не по себе, он даже нахмурился, не решаясь целиком довериться ей. Костя между тем овладел инициативой и вдохновенно рассказывал о какой-то вздорной истории из области астрономии. Роман вновь и вновь пытался уловить в лице Жени то выражение, которое мелькнуло в нем всего полчаса назад.

Как много бы он дал, чтобы знать или хотя бы только верно догадываться, о чем она сейчас думает, глядя на него. И он снова стал терзаться сомнениями — нет, ничего не проскользнуло у нее в лице, никакого чувства, никакого признания. Зря он обрадовался.

— До свиданья, мальчишки, — тоном строгой учительницы сказала Женя. — Сегодня я вами не вполне довольна.

— Не огорчайся. Женя, мы исправимся, — пообещал Костя и надвинул Роману на глаза шляпу.

С утра у Марианны было веселое настроение. Послала Чугунова в учительскую за журналом. Возвращается в класс, а за ним пристроилось еще четверо опоздавших, церемонно вышагивают, лица важные, а сами — по глазам видно — трусят, что выгонит. Рассмеялась. И все засмеялись.

— Черникин, иди отвечать!

— Так я недавно отвечал, Марианна. Спросите кого-нибудь другого.

— А мне. Юра, хочется именно тебя послушать.

— Ну, если хочется — дело другое, — бормотал Черникин, выбираясь из-за парты и выходя к доске. — Кто посмеет вам отказать. Пожалуйста, я готов…

Марианна задала вопрос. Черникин поднял глаза к потолку, задумался.

— Ну, чего молчишь? Опять читал допоздна?

— Нет, сегодня не читал. Просто собираюсь с мыслями.

— Тогда быстрей собирайся, а то так и урок кончится…

Черникин приложил руку к сердцу и одарил Марианну ослепительной улыбкой. Урок он ответил с блеском. Как оказалось, не зря все-таки собирался с мыслями.

— Молодец! — Марианна была довольна не меньше Черникина.

— Не меня хвалите, — скромно сказал Черникин, кивая на портреты писателей, висящие на стенах. — Это их заслуга…

Вторым вызвала «Поднимите руки». Вообще-то фамилия его Ильинский — худой, рыжеватый, с бегающим взглядом, украдкой потирает руки. Всегда вежливо улыбается. Хорошо успевает, дисциплинирован. Плохой товарищ. Ребята его недолюбливают. И верно — что-то есть в нем неприятное. Провинится в чем-то класс — с покаянной идет Ильинский. Хотя сам же и подбивал на проказу. Или, допустим, заметит, что мальчик с девочкой подружились, выследит, а потом пустит слушок. А то возьмет и выступит с изобличением всех и вся на собрании или классном часе. И так у него ловко получается — смотрите-де, какой я сознательный, передовой.

Прозвали его «Поднимите руки» еще в восьмом, когда принимали в комсомол. На классном комсомольском собрании обсуждали кандидатуры. Вела собрание Калерия Иосифовна. Назвала Ильинского. Все промолчали. Предложила голосовать — никто не поднял руки. Страшно удивилась: «Как так, такой хороший, скромный, послушный мальчик… Еще раз ставлю на голосование… Кто «за»?» Результат был тот же. «Ах, негодники! Что это еще за фортели? Поднимите сейчас же руки!»

Марианна вызвала Ильинского — он поморщился, подчеркнуто неохотно высвободил из-за парты свои длинные ноги, вышел к доске. Тема домашнего задания была не простая — социалистический реализм. Так же неохотно стал отвечать. С первых же его слов Марианне стало ясно — урок не выучил. Но признаться в этом ему, очевидно, не хватало смелости.

— Ты ведь и меня не слушал, и в учебник не заглянул, — с досадой сказала Марианна.

— Ну, пожалуйста, не ставьте двойку, — взмолился Ильинский, складывая на груди ладошки. — Я учил, честное слово. Дайте я закончу.

Учительница в нерешительности посмотрела на него, и воспрянувший «Поднимите руки» выбросил цирковой номер — перескочил с темы социалистического реализма на тему любви к социалистическому отечеству да так стал клясться и божиться в своих к нему чувствах, что всем стало как-то не по себе. Марианна остановила его.

— Хватит, Ильинский, — тихо и насмешливо сказала Марианна. — Любовь к Родине — высокое чувство. О ней не кричат ради того, чтобы получить хорошую оценку, когда не знаешь заданного урока. Чтобы сказать о своей любви, надо иметь на это право. А вообще об этом должны судить не по словам, а по твоим поступкам. Вот так, Ильинский.

Ильинский получил свою честно заработанную двойку, и на этом инцидент был исчерпан.

Однако же он имел в классе отклик и был, очевидно, косвенно одной из причин, почему Катя Соколова на следующий день попросила Марианну помочь подготовить сценарий литературно-музыкальной композиции «Памяти павших будьте достойны».

Вместе с ребятами Марианна подбирала и монтировала стихи погибших на войне поэтов, дневниковые записи, последние письма с фронта и из тюремных застенков.

Потом состоялся школьный вечер. Из темноты сцены на освещенный пятачок выходили ученик или ученица, одетые в форму военных лет…

— Михаил Кульчицкий, — приглушенно представился Пономарев. — Родился и вырос в Харькове. Отец замучен в фашистском застенке. Я погиб под Сталинградом 19 января 1943 года. У мамы остались мои стихи, дневники и письма. Последние стихи написал за неделю до смерти. Сейчас они прозвучат…

— Да, — сказал после вечера Костя Жене, — вот что значит любить Родину… Вот когда слово и дело неразделимы…