Живи, ирбис! - Виктор Балашов

— А чего она с кирпичами на рельсы полезла? — допытывался Егорка.

— Спросите ее, — пожал плечами Валерка. — Вырвалась у нас и бежать. Приятно ей, что ль, бока кирпичами натирать? Перегрызла веревку и… Скотина же! Чего она понимает?

Валерка вошел наконец в роль и врал непринужденно, с каким-то даже вдохновеньем.

— Хотите — проверьте! Кирпичи там обыкновенные и сбруйка веревочная, чтобы хворост способней тащить собаке.

— Дай винтаря! — уже почти миролюбиво попросил Егорка, опасливо косясь на Расплату. А рукой все же за горло хватается. Царапина потихоньку кровоточила у него.

Валерка снова меня плечом оттиснул. И правильно сделал: отдай я карабин, Егорка обязательно попытался бы застрелить Расплату. Только перед нею он и трусил, а нас с Валеркой чего ему бояться?

— Оружие отдадим, — пообещал Валерка. — Только когда домой вернемся. Не раньше.

Егорка попробовал было настаивать, но Расплата так рыкнула на него, что он сразу онемел. Попросил только, чтобы мы кирпичи с дороги убрали. Как-никак и с него, Егорки, спрашивают за беспорядок.

Домой возвращались по своей лыжне, хоть Егорка и заикнулся было, что лучше бы по насыпи — там расчищено. Мы-то, однако, знали: там же и патруль немецкий у моста.

Полицая мы, само собой, впереди пустили. За ним, словно конвоир, Валерка — Расплату на поводке сдерживает. Позади я на лыжах ширкаю, никак не прилажу карабин, чтобы по спине не стукал.

И вот замечаем — Егорка как-то странно покачивается: шагнет раз и обязательно клюнет в ту сторону, будто его кто в затылок толкает. И с ветерком нет-нет сивушным духом нас обдаст. И чем ни дальше, тем все больше разбирает полицая. Явно пьян, негодяй!

Позже узнали: наведывался он к одной тетке на переезде, самогоном у нее разживался. Спьяну, может быть, и в Расплату три раза промахивался. Потом от опасности хмель чуточку слетел с него, а сейчас снова в силу входит.

Из лесочка еще не вышли, Егорка впотьмах вытягивает из кармана полушубка бутылку и прикладывается к ней на ходу. Вскоре окончательно его развезло — еле ногами ворочает и заныл плаксиво, что вот-де ведут его какие-то молокососы, свои же, русские, и никто его, разнесчастного полицая, понять не может.

Перемигнулись мы тут с Валеркой, поотстали да и свернули в сторону: пусть немецкий холуй добирается сам, как знает. А замерзнет в лесу, — на себя пеняй! Для народа потеря невелика, хорошие люди тысячами гибнут через таких, как этот Егорка.

Только Расплате больно уж понравились конвойные обязанности — все тянулась вслед за Егоркой. А полицай, наверно, даже и не заметил, что ему свободу даровали. С лыжни он свихнулся куда-то в сторону и попер дуром в самую чащобу. Некоторое время еще слышались оттуда дикая брань и треск сучьев. Потом все стихло.

Карабин домой мы, конечно, не понесли — зарыли в соломе, где возвышался когда-то совхозный овин. В партизанском отряде предстояло еще этому карабину сослужить добрую службу.

Напрасно однако понадеялись мы, что хмельной дурман вытеснит из Егоркиной памяти все, что произошло с ним в тот вечер. И не замерз полицай в лесу, на нашу беду. Заявляется к нам на следующий день (морда опухшая, шея бинтом замотана):

— Выкладывай карабин, если уцелеть хочешь!

Чем только ни грозил — и в гестапо меня доставить, и в полиции шомполами шкуру с меня спустить. Мать, до полусмерти напуганная, тоже просила уступить, не лезть на рожон. А на меня накатило этакое злое бычье упрямство.

— Не знаю ничего ни про карабин, ни про собаку! Мало ль что кому спьяну померещится!

— Ну, изведаешь же ты, щенок, почем фунт лиха! — пригрозил Егорка перед тем, как хлопнуть дверью. — Будешь меня помнить!

Никуда — ни в полицию, ни в гестапо — он меня не таскал. Боялся, очевидно, как бы не вылезла наружу вся эта история. В самом деле, попробуй признайся, что у тебя, полицая, двое пацанов карабин отобрали и под конвоем вели, верзилу пьяного, через лес! Что там брехал Егорка своим хозяевам, неизвестно. Но выкрутиться все же сумел. Даже из полицаев не выгнали (не так-то просто замену найти!). А вместо карабина навесил паршивенький наган сбоку.

Угрозу свою он не забыл. Отомстил нам с Валеркой за унижение. Подло отомстил и жестоко…

Как сейчас, помню эту ночь. Осколышек луны ныряет в слоистых облаках. Бледные тени ползут по земле. От их мельтешенья кажется, будто черная банька на пустыре дрожит и корчится. И не застыла, а все еще течет и парует горячая кровь на примятом снегу.

Только что мы пробирались втроем вдоль плетня, стараясь держаться в тени, когда луна выкатывалась на луговинку чистого неба. Я вполголоса объясняю брату Николаю и тому бородатому собаководу, который с ним пришел, как следует обращаться с Расплатой, что она любит и чего не прощает. А у самого сердчишко сжимается от тоски. Вот и наступил час расставанья, думал я про себя. Час, которого мы с Валеркой ждали нетерпеливо и с затаенной тревогой. Уходит от нас четвероногий друг. Начинается для Расплаты славная и опасная служба в партизанском отряде. Как-то освоится она с новыми людьми, в незнакомом месте? Много ль подвигов суждено ей свершить или погибнет от шальной пули в первой нее операции?

Что дверь в баньке распахнута, я заметил еще издали и побежал, увязая в снегу. Крика сдержать не сумел. Брат догнал меня, свалил подножкой в снег, зажал рот рукою. Несколько минут мы лежали все трое без единого звука. Только клацнул предохранитель парабеллума, который Николай вытянул из-за пазухи. Открытую дверь баньки покачивал ветер, и было слышно, как стонуще поскрипывают ржавые петли и звякает железная накладка, ударяясь о ручку.

Николай сделал нам знак, оставайтесь, мол, на тлеете, а сам короткими перебежками устремился к баньке. Война есть война, и любая неосторожность могла стоить жизни.

Скоро он слился с черной стеной. Наверно, успел побывать и внутри баньки, потому что уже без всякой опаски вышел на открытое место и поманил нас, размахивая своим парабеллумом. Стало совершенно очевидно, что Расплаты, по крайней мере, живой, в баньке не было.

От горя у меня подкосились ноги. Как могли мы с Валеркой, какое имели право не догадаться, что после происшествия в лесу надо было, совершенно было необходимо спрятать Расплату где-то в другом месте! Хотя бы в подвале своего дома. Ведь так просто полицаю разыскать по следам собаку, если она единственная на весь поселок!

Стрелял в нее Егорка через окошечко. Осколки закопченного стекла валялись здесь же, на снегу. Выпустил, может быть, всю обойму, прежде чем рискнул рвануть на себя дверь. О дальнейшем можно было только догадываться по следам на снегу.