Храм Луны - Пол Остер

У меня вошло в привычку завтракать в Абингдон-сквере, маленьком парке чуть дальше чем в квартале к востоку от дома Циммера. То была старенькая детская площадка, и мне очень нравилось после нудной возни с сухим казенным языком документа, который я переводил, слышать вокруг себя веселые вскрики и визг малолеток Оказалось, что такой контраст помогает сосредоточиться, и я даже не раз брал туда свою канцелярщину и переводил, сидя в самом центре ребячьего бедлама. И случилось так, что в середине октября именно здесь я наконец снова увидел Китти By. Я как раз продирался сквозь дебри труднейшего абзаца и заметил ее, лишь когда она села на скамейку прямо рядом со мной. После того, что Циммер поведал мне о Китти там, в баре, я еще не видел ее, и эта неожиданная встреча застала меня врасплох. Последние недели я воображал, как скажу всякие чудесные слова, когда ее увижу, но вот сейчас она явилась во плоти, и я буквально онемел.

— Привет, мсье писатель, — сказала она. — Приятно видеть, что ты снова на ногах и в добром здравии.

На сей раз она была в солнечных очках, а губы были накрашены ярко-красной помадой. Глаз ее за темными стеклами я не видел, и ничего не оставалось, как только смотреть в упор на ее губы.

— На самом деле я не пишу, — выдавил я. — Перевожу, чтобы немножко заработать.

— Знаю. Я вчера видела Дэвида, и он мне рассказал. Мало-помалу я втянулся в разговор и даже немножко расслабился. У Китти был природный дар отвлекать людей от их проблем и вызывать на разговор, с ней было легко и приятно вести беседу. Дядя Вик как-то мне сказал, что беседовать — это почти все равно что играть вместе в бейсбольной команде. Хороший партнер-собеседник подает мяч прямо в твою перчатку, так что практически невозможно его не поймать; когда же он принимает твою подачу, то ловит все, что летит в его сторону, даже если ты допускаешь чудовищные ошибки. Именно таким партнером-собеседником была Китти. Она направляла мяч прямо в центр моей ладони, а когда я посылал его обратно, она подхватывала все, что только возможно было достать: подпрыгивала «в стрелку», чтобы поймать мяч, летевший над ее головой, проворно ныряла то влево, то вправо, исхитряясь совершать акробатические прыжки, чтобы принять самые безнадежные подачи. Более того, она искусно притворялась, что мои ошибки — это лишь особый прием, будто я просто хочу сделать игру более затейливой. Ей удалось дать мне почувствовать, что я играю лучше, чем на самом деле, и этим укрепить мою уверенность в себе, а это в свою очередь избавило ее от многих моих бездарных бросков. Иными словами, я наконец стал больше разговаривать с ней, чем сам с собой, и получил от этого такое огромное удовольствие, какого уже давно не испытывал.

Мы все говорили и говорили в лучах октябрьского солнца, и я уже начал придумывать, как бы продлить беседу. Я был так счастлив и возбужден, мне так не хотелось расставаться, а между тем из большой сумки, которую Китти держала на плече, чуть-чуть выглядывала танцевальная экипировка: рукав танцевального трико, воротник спортивного свитера, уголок полотенца, — и я боялся, что она вот-вот встанет и упорхнет на какую-нибудь репетицию. День был прохладный, и через двадцать минут я заметил, что она слегка поеживается от холода. Набравшись смелости, я изрек что-то насчет того, что стало холодать и не пойти ли нам в квартиру Циммера, где я мог бы приготовить нам горячего кофе. Китти — о чудо! — кивнула и сказала, что это отличная мысль.

Я приступил к варке кофе. Гостиную отделяла от кухни спальня и, чтобы мы могли продолжать наш разговор, Китти села на кровать в спальне. Когда мы оказались в доме, разговор приобрел другой оттенок, мы стали говорить тише и тщательнее подбирали слова, как бы боясь ошибиться в выражении своих новых ощущений. В воздухе витало дурманящее предчувствие чего-то важного, и я даже радовался, что за приготовлением кофе можно кое-как скрыть внезапно овладевшее мной смятение. Что-то должно было произойти, но страшно было даже подумать об этом, я чувствовал, что если позволю себе надеяться, все разрушится, так и не обретя очертаний. Потом Китти совсем затихла и не говорила ничего целых полминуты. Я продолжал суетиться на кухне, открывал и закрывал холодильник, доставал чашки и ложки, наливал молоко в сливочник и все такое. Ненадолго я повернулся к Китти спиной и не успел опомниться, как она встала с кровати и вошла в кухню. Не говоря ни слова, она подкралась сзади, обвила меня руками за пояс и прижалась щекой к моей спине.

— Кто там? — спросил я с притворным удивлением.

— Это Повелительница драконов, — отозвалась Китти. — Она хочет взять тебя в плен.

Я поймал ее руки, едва скрывая дрожь от прикосновения к ее гладкой коже.

— Боюсь, что я уже у нее в плену.

На минуту повисло молчание, потом Китти сильнее сжала меня.

— Я тебе хотя бы капельку нравлюсь, а?

— Больше, чем капельку. Ты же знаешь. Гораздо больше, чем капельку.

— Ничего я не знаю. Я так долго ждала, чтобы хоть что-нибудь узнать.

Дальше все было как в сказке или в мечтах. Я понимал, что это наяву, но в то же время это было лучше, чем явь, скорее, то, чего я ждал от яви и чего до сей поры никогда не испытывал. Страсть кипела во мне лавой, но дать ей выход мне удалось только благодаря Китти. Все повиновалось ее реакциям, нежным намекам и уверенным движениям, ее свободе и естественности. Китти не стеснялась самой себя, она жила в своем теле безоглядно и спокойно. Может, это как-то связано с тем, что она танцевала, но скорее наоборот: она любила свое тело, и это давало ей уверенность в танце.

Мы провели так несколько часов в надвигающихся сумерках в квартире Циммера. Несомненно, этот день один из самых памятных в моей жизни, и сейчас я уверен, что именно в тот день все во мне переменилось. Я имею в виду не только секс или страсть, но крушение внутренних преград, землетрясение в эпицентре моего одиночества. Я так привык жить один, что и не представлял подобной перемены. Я так замкнулся в своем мирке, и вдруг — совершенно непонятно, почему — эта прекрасная китайская девушка явилась предо мной, словно ангел из другого мира. Невозможно было не полюбить ее, невозможно было не перемениться, когда она оказалась рядом.

После того дня жизнь моя стала более определенной. Утром и днем я работал над переводом, а по вечерам спешил на свидание с Китти, обычно где-то в центре Нью-Йорка между Колумбийским университетом и Джуллиардом. Если в чем-то и были тогда проблемы, то лишь в том, что мы редко могли оставаться наедине. Китти жила в общежитии в комнате на двоих, а в квартире Циммера не было двери между спальней и гостиной. Даже если бы дверь была, я и подумать не мог пригласить туда Китти. Зная о том, как Циммер переживает разлуку со своей любимой, я не осмелился бы привести Китти и мучить его, заставляя слушать наши вздохи и томительные стоны из соседней комнаты. Раз или два соседка Китти отлучалась, и мы, пользуясь случаем, испытывали прочность узкой кроватки Китти. Иногда нам удавалось встречаться в пустых квартирах. Сценарии наших встреч прорабатывала Китти, она договаривалась со своими приятелями и приятелями приятелей, чтобы они пустили нас к себе на несколько часов, пока их не будет дома. Во всем этом было что-то унизительное, но в то же время захватывающее: элемент опасности и непредсказуемости еще больше подхлестывал наши страсти. Мы проделывали такие штуки, что теперь я сам поражаюсь, рисковали так отчаянно, что запросто могли попасть в самые неприятные ситуации. Однажды, к примеру, мы остановили лифт между этажами, и пока разгневанные жильцы кричали и лупили по дверям лифта, я спустил с Китти джинсы и трусики и языком довел ее до оргазма. В другой раз мы заперлись в ванной на какой-то вечеринке и развлекались на полу, не обращая ни малейшего внимания на возмущение других, выстроившихся в очередь, чтобы посетить туалет. Это был какой-то эротический мистицизм, тайная религия, в которую были посвящены только мы двое. Весь тот ранний период нашей идиллии нам стоило лишь взглянуть друг на друга, чтобы загореться желанием близости. Как только Китти оказывалась рядом со мной, я начинал думать о сексе. Я не мог оторвать рук от нее, и чем больше я узнавал ее тело, тем больше хотелось прикасаться к нему. Раз мы зашли так далеко, что пустились в любовные игры прямо в раздевалке после танцевальной репетиции Китти, сразу как только все вышли. В следующем месяце ей предстояло выступать, и я старался приходить на все ее репетиции. Смотреть, как танцует Китти, было почти так же упоительно, как обнимать ее, и я следил за ее движениями не отрываясь. Мне нравились ее танцы, но в то же время я их не понимал. Танец вообще был для меня чем-то абсолютно недоступным, его невозможно было описать словами, и мне оставалось просто молча сидеть и предаваться созерцанию дивных, совершенных движений.