История осады Лиссабона - Жозе Сарамаго

Он опустил руку на телефон и выждал еще немного, как бы давая ему последнюю возможность заткнуться, потом поднял трубку с намерением немедленно и точно узнать, что же его ожидает: Сеньор Силва, осведомился женский голос. Он самый, отвечал он лаконически. Так долго никто не подходил, я уж хотела дать отбой. Чем могу служить. Мне – ничем, а сеньора Мария-Сара хотела с вами поговорить, одну минуту. Последовала пауза, послышались шорохи, и длилось это достаточно, чтобы Раймундо Силва успел подумать: Ее зовут Мария-Сара, частично я угадал, ибо если правда, что я заснул, ткнув пробуждательный палец в слово Мария, значит правда и то, что не запомнил этого и, проснувшись и протерев глаза, для чего потребовалось убрать со страницы эту временную вешку в виде распластанной ладони, располагал всего лишь двумя крайними статьями и в лучшем случае знал, что искомое находится между Мануэлой и Марулой, а впрочем, имена эти надлежит исключить из списка возможных за то, что категорически не подходят к этой личности, не вяжутся, иначе говоря, с персоной этого персонажа. Соединяю, произнесла секретарша свою секретарскую формулу, словцо обычное, словцо служебное, но сулящее тем не менее очень многое, как хорошее, так и плохое. Соединяю, говорит она, безразличная к тому, какую службу сослужит ее услуга, и не замечает при этом, что обещает связать, спаять, сплотить, сочетать, хотя имеет в виду всего лишь, что позволит двоим пообщаться, но и это простейшее действие уже несет с собой немалый риск – немалый и, заметим мы, более чем достаточный, чтобы не отнестись к нему, к действию то есть, легкомысленно. Однако предупреждения никого еще не остановили, хотя опыт демонстрирует нам ежедневно, что каждое слово есть опасный ученик чародея.

Раймундо Силва осел в кресло, чувствуя, что в одно мгновение усталость его возросла вдвое. Нам, старикам, дрожащие колени о бренности напомнят и о тлене[12], и эта непременная цитата вспомнилась ему не к месту, потому что нельзя назвать стариком человека, едва шагнувшего за рубеж пятидесятилетия, вот в прежние времена – да, действительно, а теперь мы следим за собой куда лучше, какое появилось множество разнообразных лосьонов, кремов, умягчителей, и где сейчас ты найдешь такого, чтобы мазался после бритья квасцами, беспощадными к коже, в наши дни косметика – королева, а заодно и король с президентом в одном флаконе, и если очевидно, что кто-то в коленках слаб, то никто не скажет, что лицом несвеж. Но сейчас это самое лицо Раймундо Силвы кривится, покуда на другом конце провода Мария-Сара движением безмятежным и, можно не сомневаться, грациозным откидывает назад волосы, чтобы не мешали поднести трубку к левому уху, и наконец говорит так: Нас, помнится, не познакомили, так что позвольте представиться теперь самой, меня зовут Мария-Сара, а вас, если не ошибаюсь, собиралась она сказать, но влекомый привычкой Раймундо Силва ее опередил и назвал свое имя, причем назвал полностью, объявил себя Долгожданным и чуть не помер на месте от смехотворной нелепости этого. Мария-Сара же, ничего не добавившая к своему имени, не обратила внимания на его признание и продолжала именовать его по-прежнему Раймундо Силвой, не зная и не догадываясь, каким целебным бальзамом умащивает сейчас кровоточивую обидчивость собеседника: Я хотела бы обсудить с вами, как будем строить нашу работу, я собираюсь встретиться со всеми корректорами, мне интересно будет узнать, о чем они думают, да-да, личное общение ничто заменить не может, завтра в полдень, если вас устроит, буду вас ждать, итак, до завтра. Она уже дала отбой, а Раймундо Силва все никак не мог вернуть себе прежнее спокойствие, и дом теперь полнится тишиной, в которой еле-еле угадывается чуть слышная пульсация – то ли это город дышит, то ли река струится, то ли стучит корректорское сердце.

Ночью он несколько раз просыпался – вскидывался, как от толчка. Но глаза не открывал, силясь защититься от бессонницы, и через минуту опять переходил от дремотной одури к беспокойному забытью без сновидений. Уже перед рассветом начался дождь, и первым, как всегда, даже когда еле моросит, оповестил об этом навес над балконом, и Раймундо Силва, разбуженный слитным гулким стуком капель, медленно поднял веки, встречая сероватый свет, который едва начинал проникать сквозь щели в ставнях. Как почти всегда это бывает, когда просыпаешься в такой час, он тут же снова погрузился в сон, на этот раз взбаламученный снами, и во сне терзался беспокойством, успеет ли покрасить волосы, давно уже в этом нуждавшиеся, и сумеет ли сделать это так, чтобы не бросалось в глаза. Проснулся после девяти, и первой мыслью его было: Не успею, но потом счел, что успеет. Вошел в ванную и, щурясь, морщась, стал разглядывать себя при свете двух ламп по бокам от зеркала. Виднелись, наводя печаль, отросшие седые корни, их не спрячешь, даже если взбить волосы, так что оставалось единственное средство – краситься. Он в несколько минут покончил с завтраком, пожертвовав на этот раз тягой к пресловутым тостам с маслом, и вернулся в ванную, где и заперся, чтобы без помех заняться персональным фальшивомонетничеством, то есть использовать продукт, как сказано было в приложенном к флакону проспекте. Раймундо Силва всегда запирается, хотя он всегда в квартире один, ибо совершает эту операцию в тайне, каковая, следует отметить, тайной ни для кого не является, и, несомненно, умер бы от стыда, если бы однажды был застигнут за тем, что сам почитает делом позорным. Волосы у него во времена истины были каштановые, как вот у Марии-Сары, но сейчас невозможно было бы сравнить тон тот и этот, потому что у Раймундо Силвы цветом они неумолимо напоминают вылинявший, побитый молью парик, позабытый и вновь найденный на чердаке в куче старых картин, мебели, безделушек, всякой чепухи и мишуры, масок иных времен. В половине двенадцатого примерно он наконец готов к выходу и опаздывает безбожно, и если не посчастливится поймать такси, ситуация уложится в формулу «Пришла беда – отворяй ворота», весьма глубокое речение, подходящее на все случаи жизни. Но видно, в самом деле не зря живет он на улице известного чудотворца святого Антония, ибо только чудом можно объяснить, что на такой глухой улочке, в дождливый день, вдруг, откуда ни возьмись, появляется свободное такси и останавливается на призывный взмах, и водитель не показывает знаком, что спешит по вызову. Счастливый Раймундо Силва уселся, сказал, куда ехать, но потом, пристраивая в ногах зонтик, аттестовал себя идиотом, и его смятение проявлялось в двух противоположных желаниях – ехать было жутко, очень хотелось приехать, издательство перестало быть для него ненавистным местом, и не только ради того, чтобы прибыть точно к сроку, поторапливал он водителя: Пожалуйста, поскорее, я очень спешу, рискуя нажить врага в том, кто показался ему поначалу орудием Провидения. Время потребовалось, чтобы спуститься в нижний город, время ушло на движение в потоке машин, из-за дождя вязших в пробках, как мухи в патоке, Раймундо Силва вспотел от нетерпения, и вот наконец на десять минут позже срока, тяжело дыша и отдуваясь, он вбежал в здание издательства, и вид его менее всего подходил для предстоящей ему беседы, в которой будут поставлены новые ответственные задачи и, несомненно, предъявлены недавние огрехи.

Мария-Сара при его появлении поднялась и пошла навстречу с приветливым: Как поживаете, сеньор Раймундо Силва. Прошу простить за опоздание, такой дождь, такси. Это не важно, присаживайтесь. Корректор уселся и тотчас сделал попытку вскочить, потому что Мария-Сара прошла к столу письменному и: Сидите-сидите, прошу вас, вернулась с какой-то книгой, которую положила на столик журнальный, стоявший между двумя черными кожаными креслами. Затем села сама, закинула ногу на ногу – на ней была плотная и довольно узкая шерстяная юбка – и закурила. Корректор следил за этими ее эволюциями, приводившими в движение нижнюю часть тела, вглядывался в ее лицо, в распущенные волосы до плеч и в ошеломлении заметил ясно видные при ярком верхнем свете седые нити. Она не красится, подумал он, и ему захотелось немедля убежать. Мария-Сара меж тем спросила, не хочет ли он закурить, но он не слышал и: Нет, благодарю вас, я не курю, ответил лишь на повторное предложение и опустил глаза, на которые тотчас попался джемпер с треугольным вырезом, а вот цвет этого джемпера он в замешательстве определить не сумел. После этого он уже не мог оторвать завороженный взгляд от стола, где лежала развернутая в его сторону – и явно с умыслом – История Осады Лиссабона, с именем автора, с крупно набранным заглавием, с картинкой на титуле, где под знаком креста скакали рыцари, а с крепостных стен смотрели непропорционально большие мавры, и нельзя было понять, средневековая ли это миниатюра или стилизованная под старину современная иллюстрация с намеренно нарушенными пропорциями. Раймундо Силве не хотелось больше рассматривать ее, но еще меньше хотелось встречаться глазами с Марией-Сарой, которая как раз сверлила его неумолимым взглядом – совсем как кобра, изготовившаяся к последнему и решительному броску. Но заговорила она очень непринужденным, намеренно нейтральным, никак и ничем не окрашенным тоном и произнесла так же просто, как просты были произнесенные ею три слова: Это ваша книга, а потом помолчала и добавила, на этот раз выделив голосом отдельные слоги: Скажу иначе, эта книга – ваша. Слегка смешавшись, Раймундо Силва поднял голову: Моя, переспросил он и услышал: Да, это единственный экземпляр, куда не вклеили эррату, то есть там по-прежнему утверждается, что крестоносцы не захотели помочь португальцам. Не понимаю. Скажите лучше, что пытаетесь выиграть время, чтобы понять, как говорить со мной. Простите, но мое намерение. Не надо оправдываться, нельзя же постоянно объясняться, на самом деле я надеялась, вы спросите, зачем я вручаю вам неисправленный экземпляр, книгу, которая содержит неверное сведение, которая упорствует в своем заблуждении, которая продолжает коснеть во лжи – нужное подчеркнуть. Спрашиваю. Нет, теперь уже поздно, мне уже не хочется отвечать, и суровость этих слов смягчила улыбка, хотя в движении губ чувствовалось некоторое напряжение. Ну пожалуйста, сказал он настойчиво, улыбнувшись в ответ и сам удивившись этому – ситуация вроде не располагала к улыбкам: Скалить зубы перед незнакомой женщиной, которая к тому же издевается надо мной. Мария-Сара погасила сигарету и как-то нервозно сейчас же взяла другую. Раймундо Силва наблюдал за ней внимательно, чаша весов, казалось, склоняется на его сторону, хотя он не понимал почему, да и вообще не улавливал смысла всего происходящего – в конце концов, его призвали сюда не затем, чтобы обсуждать инструкции по новой работе корректоров, и даже не затем, чтобы инструкции эти получить, – тогда как становилось совершенно ясно, что история с Историей не была окончательно улажена в черный час суда в день тринадцатый: Не надейся, что снова осрамишь меня, подумал он, не желая допустить, что подтасовывает факты, ибо его как раз избавили от срама, не выставив за дверь, он, разумеется, не рассчитывал, что его наградят, или отметят в приказе, или произведут в начальники всех корректоров, предложив должность, которой раньше не было, а теперь, как видно, есть.