Четыре четверти - Мара Винтер

главе с двумя мажорами, Зубченко и Оболенским. Село и город. Помещик и аристократ. Последний, брат, везде как-то краем. Пришёл, собрал вокруг себя людей (а давайте-ка приспособим заброшенный склад под концертный зал, везде играют на гитарах, можно вампирский антураж создать, будет тёмное искусство, как круто, продолжайте, без меня, всем пока) и… обнял меня и Хельгу, с двух рук, махнул и утёк. Не держался ни на чём одном.

Таня Скворцова сутками напролёт сидела за монитором: «Жизнь – игра. Билет тянем, не глядя. Предыдущий платою отдав». Надю отдали в подготовку. Диана Чекова третировала нашу двоюродную сестру жёстче, чем кого бы то ни было. Четвёртая продолжала молчать.

Второго декабря, в день рождения Марка, падал снег: оседал на пальто, таял на ресницах, мёрз с губами вместе.

Мы входили в класс втроём, с братом и Таней, кого, хоть и перестали травить, в объятия не приняли. Кузина шла с нами, тихонько, не отсвечивая.

Взорвалась хлопушка. Нас обсыпало конфетти. Бумажный фейерверк. Марк улыбнулся. Он улыбался так, что радостно становилось всем.

– С днём рождения! – не в лад невпопад прокричали ребята. Шестнадцать – возраст согласия на жизнь, в низком, как бас, её проявлении.

Я взяла его за руку. Пожала её. И отпустила.

Гаражные записи

Сидим в баре. Марк смотрит в декольте одной из девчонок. Я, с нулевым за блузкой, порываюсь уйти. Он идёт за мной, хватает за руку. Разворачиваюсь и говорю, снизу вверх, со своей полторашки в его без двадцати двушку: «Знаешь, что я сделала бы, не будь вокруг людей? Раздела бы тебя, связала бы, так, чтобы шевелиться не мог, и верхом села, закрыла всей юбкой, её хватит, длинная, широкая, даже ты поместишься, и не давала бы кончить, пока сама ни насыщусь, и юбкой же рот твой закрыла, душила бы, но не до смерти, и держала на грани, долго, долго держала бы…» Он усмехается и возвращает: «Знаешь, что я сделал бы, не будь вокруг людей? К стенке поставил бы, руки назад заломил, юбку задрал и… верёвки никакой не надо, так удержу». Я смотрю в него, а он в меня. Мы смотрим друг в друга. Я говорю: «Но тут люди». Встаю на цыпочки. Он наклоняется и целует меня. Берёт за талию и поднимает вверх, стоящую. Я обхватываю его ногами, губы к губам, язык к языку, почти не дышу. Держит под задницу, сжимает её вместе с юбкой. Всё во мне уходит вниз. Он опускает меня на пол. Я дышу. Он говорит: «Но тут люди. Уйдём?» Я отвечаю: «Нет». Он улыбается, возведя глаза к потолку: «Выиграла». Со стороны – романтическая парочка. Возвращаемся за столик.

Сижу в баре, с нулевым, в юбке. Одна.

Брат целовал Олю. Алина сидела на парте, единственная, кто заметил, как я впилась ногтями в запястье. Её волоокие взгляды не обнажали изнанку, зато, как губка, впитывали всё, что она замечала. Таня закатила глаза. Вася похлопал Марка по плечу. Зазвал вечером в отцовский гараж отмечать. Мы с Хельгой, обе, вслух улыбались, шёпотом крича. Она понимала во мне угрозу.

«Ты – нечто слишком прекрасное, чтобы владеть им без желания обладать», – сказал он мне утром. Будь чуть менее прекрасной, владел бы себе спокойно. Я улыбнулась. Я подумала: «Если бы все признания мира, когда-либо сказанные людьми, образовали одно, совершенное, я бы произнесла его». За неимением подобного, промолчала. Молчала и смотрела, как другая не парится.

– Хорошо устроился, – шутил Васин приятель Петя, тощий как палка, такой же прочный. – Каков стервец, двух красоток захапал, значит, ну-ка давай делись!

Звонок разорвал нас. Он делал это всегда.

На литературе я представляла, как моя Лика бежит. Кусала ручку; кусала руку. Вопрос стоял такой: «Как выбраться из круговорота пробуждений и смертей?» Даша и Эля, красная кофта и серый свитер, прикрывали бездеятельность. Вела у нас не тётя, вела Алла Михайловна. Юбка-ёлка. Ноги в ботинках.

Я думала о смерти. Оля думала о смерти. Я говорила: «Как победить её?» Она говорила: «Самое позитивное в жизни – это поиск причин для временной отсрочки самоубийства». Мы поместили смерть в середину своей головы. Марк прав. Надо как-нибудь разобраться с ней, чтобы жить. Понять её что ли.

– …тоже хочу написать что-нибудь своё, – сказала Эля, не оборачиваясь, – каково это? Ты же пишешь. Дашка читала и восторгалась три часа.

– Если можешь не писать, лучше не пиши, – вздохнула я. – Не говорю, что не получится… Но держать в голове кучу линий… – глянула на Ранину и поняла, кем будет следующее тело.

тетрадный листок с сумбуром:

Наркомания не так проста, как кажется. Наркоман знает своего дьявола и своего бога. Ломку и дозу. И пытается сбежать от мира, где живёт. Купли-продажи. Товаро-рыночных отношений. Подделок и пустышек. К чему стремится современная наука? Комфорт обывателя. Комфортный сон, комфортная смерть. Чему, кроме науки, верит современный человек? То-то. От расчленёнки (препарирования лягушек, тел для анатомического театра), от бездушия мы бежим. Всячески. Отрицание не позволит уйти от отрицаемого явления, тем более уничтожить его. Большевики били буржуев. За падением Советского Союза спекулянты вылезли изо всех нор, заняв власть. Правящий режим: олигархия. С человеком так же. Спрятаться можно, на время, загнав то, от чего прячешься, в бессознательное. Чтобы оно жрало тебя не снаружи, а изнутри. А потом выскочило и… клочки по закоулочкам. Неважно, как ты к чему-то относишься. Важно, что относишься, значит это "что-то" есть. Нет никакого не. Против – это за. Как сказала мать Тереза: «Я не вступлю в движение против войны. Позовите меня, когда появится движение за мир». Уход от социума ведёт к ещё более глубокому пониманию социума (, причём не всего, а того), где человек, в данном случае, наркоман, не хочет и не может находиться. Бог – слияние. Дьявол – раскол. Кто правит миром? Второй под маской первого. К кому идёт наркоман? К первому под маской второго. Лелея тело, убивают дух. Убивая тело, восходят духом. Как монахи в веригах. Есть учёные, говорящие: у Жанны д’Арк была эпилепсия, её глючило. Есть Жанна Д’арк с видениями девы Марии и святой Екатерины, знающая, что происходит за много миль от неё. Кому верить? Я не знаю. И наркоман не знает, как в мире, где ничего святого, жить. Он знает своего дьявола и своего бога. Разлагаясь, поднимается, за неимением других путей к подъёму. Следствие подобных мыслей: безумие. Мне грозит безумие.

Вот тебе и самосовершенствование. Через саморазрушение. Сжавшись вся, с глазами в стену, остекленев, я думала о человеке. На тёмных бровях и ресницах – тёмная краска. На светлой коже – светлая толстовка. Почему же, интересно,