Принцесса Клевская (сборник) - Мари Мадлен де Лафайет

Мои размышления о дальнейшем жизненном пути были прерваны появлением молодого человека по имени Олмонд, который боготворил меня и отличался редкой добропорядочностью и душевной чистотой. Дон Олмонд был братом девушки, поведавшей мне о предательстве герцога, и пришел сообщить об уже известном мне разговоре дона Гарсии с королевой, который услышал от сестры. Он знал меня достаточно хорошо и, видя мое крайне возбужденное состояние, должен был догадаться, что сама по себе утрата знатного положения при дворе не могла расстроить меня до такой степени. Это, однако, ему в голову не пришло, и, решив, что причиной моего удрученного вида является вероломство герцога, он принялся утешать меня. Я всегда относился к нему с самыми дружескими чувствами, не раз поддерживал в трудную минуту, но предпочтение все-таки отдавал дону Рамиресу. Чтобы как-то загладить вину и, возможно, желая хоть с кем-то поделиться горем, я рассказал дону Олмонду о вероломстве самых дорогих мне людей. Выразив возмущение предательством со стороны герцога и дона Рамиреса, он без особого удивления выслушал мои упреки в адрес Нуньи Беллы. Как оказалось, он узнал от сестры не только о разговоре дона Гарсии с ее величеством королевой, но и о том, что Нунья Белла уже давно не питала ко мне прежних чувств и многое от меня скрывала.

– Взгляните на это послание, Олмонд. – Я протянул ему письмо Нуньи Беллы. – Вы найдете здесь полное подтверждение вашим словам. Письмо попало ко мне по ошибке. Нетрудно догадаться, что предназначалось оно дону Рамиресу.

Дон Олмонд был потрясен содержанием письма и, поняв наконец причину моего горя, дал мне возможность закончить печальную исповедь.

– Я убеждал себя, что хорошо знаю Нунью Беллу, и считал поэтому, что могу быть уверен в ее любви. Но это были химерические надежды. Проникнуть в душу женщин нельзя – они и сами-то не знают себя. Их чувствами руководит случай. Нунья Белла думала, что любила меня, но любила лишь мой сан и мое положение. Не исключаю, что в доне Рамиресе ее привлекает то же самое. Но как смириться с тем, что она обращалась ко мне со словами, которые подсказывал ей дон Рамирес! Как пережить унижение человеку, который бежал к своему сопернику, чтобы поделиться с ним своими радостями и печалями! Разговаривая с Нуньей Беллой, дон Рамирес пекся о своих интересах, а я, наивный, полагал, что он оказывает мне дружескую услугу. Какой наглый и циничный обман! Разве я заслужил это? Вероломный посредник – между мной и Нуньей Беллой, вероломный друг – между мной и доном Гарсией! Я вверил двум самым близким людям судьбу сестры – они свели ее с герцогом. Союз Нуньи Беллы и дона Рамиреса, которому я сам способствовал и которому радовался, обернулся против меня. О Небо, почему ты не хочешь покарать тех, кому не должно быть на земле места?

Выплеснув боль, я вновь вернулся в мыслях к Нунье Белле, коварство которой затмевало все остальное. Меня вновь охватило отчаяние, и я поделился с доном Олмондом своим решением навсегда расстаться с обществом. Он бурно запротестовал, но, выслушав меня, убедился в твердости моих намерений и тщетности своих возражений, по крайней мере, в тот момент. Я собрал все свои драгоценности, и, оседлав лошадей, мы поспешили покинуть дом, не дожидаясь королевского указа о моем изгнании.

Мы провели в седлах всю ночь и с рассветом добрались до дома одного из друзей дона Олмонда, где, отдохнув с дороги, я предложил ему расстаться. Сам я намеревался дождаться ночи и продолжить путь в одиночестве. Он начал было протестовать, но в конце концов согласился при условии, что я не покину этого места, пока он не съездит в Леон и не узнает, какое впечатление произвело при дворе мое исчезновение и не произошло ли каких-либо событий, способных побудить меня изменить свои планы. Он так скорбно умолял меня, что мне не оставалось ничего иного, как пойти ему навстречу, но при этом я также выставил условие: он умолчит о встрече со мной и о месте моего пребывания. Я внял его просьбе не потому, что надеялся на какое-то чудо, а просто уступил невольно проснувшемуся любопытству – мне захотелось узнать, как восприняла мой отъезд Нунья Белла.

– Поезжайте, мой дорогой Олмонд, – напутствовал я его, – повидайте Нунью Беллу и попытайтесь выведать, что она думает о моем бегстве. Попробуйте также узнать через вашу сестру, когда именно Нунья Белла охладела ко мне и не связано ли это с моей опалой.

Дон Олмонд заверил меня, что выполнит все мои поручения. Спустя два дня он вернулся с печальной миной на лице, и я понял, что никаких утешительных вестей ждать не приходится.

Он сообщил мне, что никто даже не догадывается о причинах моего исчезновения, что герцог и дон Рамирес изображают огорчение, а король видит во всем этом результат моего сговора с его сыном. Дон Олмонд сказал также, что виделся с сестрой, и она лишь подтверждает мои догадки. Он отказался вдаваться в подробности, которые, по его мнению, способны причинить мне дополнительную боль, и просил уволить его от их пересказа. Терять мне было нечего, а его молчание лишь распалило мое любопытство, и я настоял, чтобы он рассказал мне всю правду без утайки. О многом из того, что я услышал от дона Олмонда в доме его друга в день нашего расставания, я, как вы, Альфонс, могли заметить, рассказывал вам по ходу повествования, желая сделать его более стройным и удобопонятным, поэтому не буду повторяться. Скажу лишь, что вечером, в день моего отъезда, Нунья Белла не появилась у королевы, и Эльвира, сестра дона Олмонда, нашла ее у себя, залитую слезами с письмом в руках. Обе подруги, в расстроенных по разным причинам чувствах, какое-то время молчали, а затем Нунья Белла, плотно закрыв дверь, поделилась с Эльвирой тем, что назвала тайной своей жизни. Сказав, что попала в безвыходное положение и ждет от подруги сочувствия и понимания, она поведала ей неприглядную историю, участниками которой были герцог, дон Рамирес, она и попавшая в их сети Герменсильда, то есть то, о чем я вам только что рассказал. Закончила Нунья Белла тем, что показала Эльвире пакет, незадолго до этого полученный от дона Рамиреса, – в пакет было вложено письмо, которое предназначалось мне, но по ошибке попало к нему. Письмо же дона Рамиреса оказалось у меня, открыв мне так долго и так старательно утаиваемую от меня правду.

По словам Эльвиры, она никогда еще не видела подругу столь жалкой и беспомощной. Нунья Белла боялась, что я извещу короля о связи его сына с моей сестрой и добьюсь от него ее и дона Рамиреса отлучения от двора. Ее пугала перспектива оказаться посрамленной в глазах света, а нежелание признаться самой себе в своей же неверности разжигало ненависть ко мне.

Как вы можете судить, Альфонс, все, что я услышал от дона Олмонда, лишь добавило масла в огонь и укрепило меня в правильности принятого решения. Дон Олмонд, движимый искренними чувствами, умолял меня взять его с собой, чтобы составить мне компанию в моей будущей отшельнической жизни, но я довольно резко оборвал его, о чем до сих пор сожалею; на этом мы расстались. Правда, он добился от меня обещания посылать ему весточки, где бы я ни обосновался. Дон Олмонд повернул коня в сторону Леона, я направил своего в сторону моря, где в первой же гавани рассчитывал погрузиться на первый же корабль. Оставшись наедине с невеселыми мыслями, я задумался над будущим, которое предстало мне долгим и полным мук и страданий, и изменил свои планы: смерть на войне, которую король Наварры вел против мавров, показалась мне куда более привлекательной развязкой. Я нанялся на королевскую службу под именем Теодориха, но не только не нашел смерти, но, даже не помышляя о славе, отличился в сражениях. Война закончилась, и мне не оставалось ничего другого, как привести в исполнение первоначальное решение. Встреча с вами перевернула мою судьбу, и ожидавшее меня горестное одиночество обернулось благостным уединением.

Я вновь обрел утраченные покой и отдохновение. Не скажу, что во мне никогда не рождались никакие желания, но непостоянство судьбы сделало меня полностью равнодушным к ее прихотям, а обманутая любовь иссушила все чувства, кроме разве что тихой грусти. Появление Заиды прервало мое горестное успокоение и уготовило мне, судя по всему, новые, еще более жестокие испытания.

Консалв кончил, и Альфонс, одновременно потрясенный и завороженный рассказом друга, долго не мог вернуться к действительности.

– Я восхищен вашим мужеством и стойкостью, – заговорил наконец он, – и должен признаться, что услышанное намного превосходит то, что может подсказать воображение.

– Боюсь, что я скорее испортил ваше благоприятное обо мне суждение, наверняка удивив вас своей наивностью и доверчивостью. Но я был молод, не подозревал о дворцовых интригах и изменах, сам был далек от них. Я любил одного-единственного человека и не мог даже подумать, что любовь преходяща. Предать друга или любимого человека мне тем более казалось немыслимым.