Обновленная земля - Теодор Герцль

Они проехали мост через Кишон и экипаж быстрее покатил меж двумя рядами лимонных и апельсинных рощ. Из зелени листвы весело выглядывали красные и золотистые плоды.

– Черт меня побери, ведь это Италия! – сказал Кингскурт.

– Культура – великое дело! – громко ответил Штейнек, словно возражая кому-то. – Мы, евреи, ввели здесь культуру.

Решид-бей мягко улыбнулся:

– Простите, милейший человек! Это было еще до вас. Еще отец мой разводил апельсины, и в большом количестве.

Он обратился к Кингскурту и указал ему. пальцем на сад по правую сторону от дороги.

– Я это знаю лучше нашего милого Штейнека. Вот это сад моего отца; теперь он принадлежит мне.

Общество залюбовалось прелестным садом с цветущими деревьями и золотившимися на ветках плодами.

– Да я не отрицаю того, что у вас уже до нас было кой-какое производство, но сбывать его вы можете только теперь.

Решид-бей утвердительно кивнул головой.

– Совершенно верно. Наши доходы значительно поднялись. Вывоз апельсинов увеличился в десять раз с тех пор, как у нас имеются хорошие пути сообщения. Да вообще с вашим переселением в Палестнну страна стала неузнаваемой.

– Один вопрос! – вставил Кингскурт. – Надеюсь, он никого не обидит, для этого мои новые друзья слишком умны. Переселение евреев в Палестину не принесло несчастья прежним жителям. Это не вынудило их уехать отсюда? Я разумею массовую эмиграцию. То, что несколько человек нашли нужным убраться по добру, по здорову – в счет ведь нейдет.

– Что за вопрос! – ответил Решид. – Это было благословением для всех нас. Прежде всего, разумеется, для землевладельцев, которые продавали свои участки еврейской общине; за высокие цены. Многие вначале воздерживались от продажи и выжидали еще большого повышения цен. Я, с своей стороны, счел для себя выгодным продать свою землю.

– Да, ведь, вы говорили, что сады, мимо которых мы проезжали – ваши?…

– Конечно! Я их продал, и тотчас взял их в аренду,

– Зачем же вы продали их?

– Потому, что это было выгоднее для меня. Так как я хотел примкнуть к Новой общине, то я должен был подчиниться: ее уставу. А члены общины не имеют никакой земельной собственности.

– Значит, Фридрихсгейм не вам принадлежит, Литвак?

– Земля – нет. Я ее арендовал только до ближайшего юбилейного года, как и Решид-бей свои сады.

– Юбилейный год? Объясните, пожалуйста, точней, что это за штука! Я, кажется, много вещей проспал на своем острове.

– Юбилейные года не новость – сказал Давид. – Это очень старинное постановление нашего пророка Моисея. После семью-семь лет, значит, на пятидесятом году, проданные земли без убытка возвращаются к первоначальному владетелю. У нас земли вновь возвращаются общине. Уже Моисей имел в виду справедливое распределение земли; он хотел предупредить сосредоточение земельной собственности в одних руках. Вы убедитесь, что мы не хуже служим этой цели. Вздорожание земли обогащает не частных лиц, а всю общину.

Штейнек счел нужным предупредить возражение Кингскурта:

– Вы, быть может, скажете, что тогда ни у кого охоты не будет улучшать почву, которая ему не принадлежит, и строить на ней красивые здания?

– О, нет, нет, этого я не скажу. Вы напрасно считаете меня таким дураком. Я думаю, что в Лондоне многие строят свои дома на чужой земле, которая арендуется на 99 лет. Это, ведь, то же самое… Но я хотел спросить, что стало с прежними обитателями страны, у которых не было никакой собственности…с многочисленными аравийскимй магометанами.

– Тем, у которых ничего не было, и терять нечего было – они могли только выиграть. И они действительно получили больше, чем могли ожидать: работу, пропитание и, наконец, достаток. Трудно представить себе, что-нибудь более жалкое и плачевное, чем арабская деревня в конце девятнадцатого столетия. Крестьяне жили в нищенских лачугах. Дети, грязные, безпризорные, валялись на улицах и росли, предоставленные воле судьбы. Теперь же совсем не то. Великолепные благотворительные учреждения немедленно занялись их положением, даже не справляясь с тем, желательно это им или нет, примкнули они к Новой общине или не примкнули. Когда стали осушать болота, проводить каналы и разводить эвкалипты, оздоровляющие почву, местные человеческие силы, бездеятельные и инертные, тотчас нашли себе применение, и труд – прекрасное вознагражденье. Взгляните-ка на эти поля. А я помню еще, когда я был ребенком, здесь стояли болота. Эту землю Новая община приобрела за бесценок, как негодную почву, и путем усовершенствований довела до высокой стоимости наилучшей пахотной земли. Посевы принадлежат деревне, которая белеет вон на том холме. Вы видите, где маленькая мечеть… Народ этот стал несравненно счастливее; он теперь хорошо питается, дети растут в хороших уоловиях, учатся кой-чему. На их религиозные верования, на их обычаи никто не посягает – они получили то, о чем и мечтать не дерзали.

– Презабавный вы народ, магометане! Неужели же вы не смотрите на евреев, как на людей, которые вторгнулись в ваши владения и утвердились здесь в роли хозяев?

– Господи, как странно слушать теперь такие слова! – ответил Решид-бей. – Разве вы смотрели бы, как на разбойника, на человека, который не только ничего не отнимает у вас, но дает вам то, что нужно и полезно вам. Евреи обогатили нас – что же мы можем иметь против них? Они живут с нами, как братья с братьями – за что же нам не любить их? Среди моих единоверцев у меня нет ни одного такого друга, как Давид Литвак. Он может притти ко мне днем и ночью и потребовать от меня все, что он пожелает, и он все получит. И я, с своей стороны, знаю, что могу разсчитывать на него, как на брата. Он молится в другом доме тому же Богу, которому молюсь и я. Но храмы наши стоят рядом, и я всегда думаю, что молитвы наши, поднимаясь к небесам, сливаются где-то в вышине, и совершают последний путь к Господу Богу, слитые в одно пламенное обращение.

Искрениий серьезный тон его слов растрогал слушателей. Кингскурт закашлял..

– Гм!.. Гм!.. Так, конечно! Это звучит очень красиво!.. Но, ведь, это говорите вы, образованный человек. Вы учились в Европе. Ведь, эти слова исходят не от простолюдья, от крестьян, от рабочих..

– Скорее именно от них, мистер Кингскурт. Вы простите меня, пожалуйста, но веротерпимости я на западе не научился. Мы, магометане, издавна лучше сживались с евреями, чем вы, христиане. Уже в то время, когда здесь появились первые еврейские колонисты, в конце прошедшего столетия, часто случалось, что спорящие арабы избирали в судьи еврея, или же обращались к представителю еврейской колонии за помощью, советом или решением спорного вопроса – при таких условиях, разумеется, полное сближение было вполне осуществимо. До тех пор, пока направление доктора Гейера не получит перевеса, до тех пор и будет длиться счастье нашей общей родины.

– А что это за Гейер, о котором я столько слышал?

Штейнек побагровел и заговорил громовым голосом:

– Проклятый ханжа, краснобай, подстрекатель, богохульник! Он хочет отравить нашу отрану ядом нетерпимости, этот негодяй! Я, по природе, очень сдержанный и спокойный человек, но, когда я вижу такого нетерпимого лицемера, мною овладевает непреодолимое желание его задушить.

– Ах, так вы толерантный? – со смехом спросил Кингскурт. – Ну, воображаю, какой у вас сдержанный народ нетолерантные.

– У этих господ, обыкновенно, очень кроткий вид, – пошутил Давид.

Автомобиль оставил за собою равнину и повернул на восток, в холмистую местность. Склоны холмов были застроены до самых вершин, каждый клочок земли использован. На более крутых уступах возвышались террасы, как во времена царя Соломона здесь росли гранаты, фиги и виноград. Множество рассадников говорило об усилиях и просвещенном старании населения культивировать эту неблагодарную почву. На гребнях гор темнели силуэты пиний и кипарисов, красиво и отчетливо выделявшиеся на светлом фоне лазурного неба. Экипаж въехал в прелестную долину, поразившую путешественников изобилием цветов. Пред ними словно раскинулся яркий ковер, раскрашенный белыми, желтыми, красными, голубыми и зелеными тонами. Им казалось, что они очутились в каком-то душистом море. Легкий ветерок поминутно приносил новые волны ароматов, которые сливались с игрою красок и неуловимой нежной мелодией, дрожавшею в воздухе, в одну дивную, чарующую симфонию. На изумленные вопросы Кингскурта и Левенберга, Давид и Решид-бей объяснили им, что здесь разведено огромное цветоводство для парфюмерных фабрик. Вся долина представляла собой один сад, в котором росли в несметных количествах розы, нарциссы, туберозы, жасмин, герань и фиалки. Крестьяне, работавшие близ проезжей дороги, встречали проезжавших радостными приветствиями, на которые Литвак, Решид-бей и Штейнек любезно отвечали. У всех трех, повидимому, было много знакомых среди этих бодрых, крепких крестьян. В поселке, называвшемся Сефорис, автомобиль в первый раз остановился. На площади, перед греческой церковью, Давид вышел из экипажа, и, извинившись перед своими друзьями, вошел в нарядный церковный домик; он должен был навестить своего друга, русского священника. Остальные тоже вышли из автомобиля и подошли к недалекому холму, на котором находились развалины старинной церкви. Отсюда открывался великолепный вид на цветущую равнину, вплоть до самого Кармеля. И Мириам рассказала, что когда-то здесь был христианский храм в честь Иоахима и Анны, родителей пресвятой Марии, которые жили здесь. Новая греческая церковь принадлежит колонии русских христиан, основавшейся вокруг Сефориса. Давид в очень хороших отношениях со священником и хочет пригласить его с собою в Тибериаду на цервые дни еврейской пасхи. Скоро появился и Давид в сопровождении благообразного, высокого попа, который очень сожалел, что не может сейчас же ехать с ними. Он мог поехать только после обеда электрической дорогой на Назарет, и рассчитывал, тем не менее, раньше их быть у родителей Литвака.