Три минуты молчания - Г Владимов

- Играй, - сказал Серега.

Дрифтеру стало скучно. Отдал мне книжку.

- Читай, Сеня, грызи науку. Зато уж потом! Галстук нацепил и лежи в каютке, ножки кверху, за тебя машина уродуется.

- Механики, они тоже для чего-то вахту стоят, - сказал Шурка.

- Конечно, не при коммунизме живем, надо ж хоть пальцем пошевелить. Маслица подлить, на манометр поглядеть. Но это только "уход" называется, а не "работа".

Шурка засмеялся.

- А механиков послушаешь - лучше палубной работы на всем пароходе нету. Палубные чем дышат? Диким воздухом. А механики? Соляркой, маслом горелым...

- Повару хорошо. С "юношей", - Васька Буров высказался. - Они у плиты греются. В любой час пожрать могут.

- А еще лучше радисту, - сказал Митрохин. - У него каюта отдельная на "голубятнике". Кто его там проверит - работает он или сачкует.

Дрифтер спросил у него:

- Азбуку Морзе надо знать или не надо? Ты ее когда-нибудь выучишь, заразу? Или - в передатчике разобраться. Лучше всего штурманом. Вахту отстоял и лежи.

- Тогда уж лучше кепу, - сказал Шурка.

- Башка! Кеп за все отвечает. И за улов, и за аморальное разложение. И чтоб ты за борт не упал "по собственному желанию". Кеп рыбу ищет. А механики со штурманами - это уж точно, бездельники.

- Голова у тебя! - сказал Шурка. - Непонятно, зачем ты дрифмейстером ходишь. Почему не механиком.

Дрифтер почесал в затылке, вздохнул.

- Так уж мне больше нравится. Я человек трудящийся.

- А я думал...

- Ты не думай, - сказал Серега. - Ты играй.

Дрифтер опять к ним подсел. А я открыл книжку: "Судовые двигатели служат основным или вспомогательным средством... Подразделяются на... Топливом для них являются..."

- Тишина, - дрифтер прошептал, - читает!

Но я уже не читал, а смотрел в подволок - у меня над самым лицом. Потом я ее закрыл аккуратно и положил под подушку. А вынул другую - Ричарда Олдингтона, "Рассказы". Я прочел один, начал второй, но как-то он меня не забрал, этот Ричард Олдингтон. Все какие-то рассуждения были, а дела не было. Сдуру я его взял. В судовой библиотеке у нас книжек восемьдесят, и каждый, конечно, хватает себе какую потолще. Чтобы уж весь рейс одну читать. Разновесов не любят: все, говорят, в башке перемешивается, кто за кого замуж вышел. Я тоже себе не тоненькую отхватил, но я-то у этого Ричарда Олдингтона читал одну вещь, "Все люди враги", так вот то действительно была вещь. Давно я ее читал, еще на крейсере. Командир первой башни мне посоветовал. "Зачти, говорит, эту вещицу. Похабели, тут, правда, много, но, знаешь - дергает!" Я зачел и не оторвался. Только там конец, по-моему, испорчен. Так хорошо у них все начиналось, у этого парня, главного героя, с этой женщиной; и так тревожно за них; чуть не плачешь, когда война и они расстаются, даже забыли друг про друга. А вот когда они снова встречаются, с такими трудами, да после всего, что каждый из них пережил, тут и пошла бодяга - все он ей покупает, какие-то шмотки; ничего ему, видите ли, для нее не жалко, и в чем-то они все время извиняются друг перед другом. Говорить им, наверно, не о чем. И жить вместе ни к чему. Лучше бы им теперь расстаться по-хорошему. Или, может быть, лучше было этому Ричарду Олдингтону тут и оборвать, где они только-только встретились. Ну, может, я не так все понял. Но неужели они тоже стали врагами?.. Командир первой башни со мной не согласился. Но оказалось, он ее не дочитал.

Эти "Рассказы" я тоже отложил. Перевернулся, свесил голову через бортик. Подо мною Васька Буров уткнулся в какой-то талмуд - оттуда лишь бороденка его торчала и шевелилась.

- Васька, ты чего читаешь?

- Не знаю, Сень. Заглавие оторвано.

- А стоющая литература?

- Что ты! - он мне улыбнулся блаженно, показал реденькие зубы. - Одна Оксана чего стоит!

Салаги, сбросивши сапоги, уселись на нижнюю, Димкину, койку разучивали узел. Как я понял - "морскую любовь". Наверное, дрифтер им показал. Чтоб загладить конфликт. Это вяжется шлагов двадцать или тридцать, есть разные варианты, кажется - вовек не распутаешь, но - тянешь за оба конца, и он весь отдается. Тоже есть чем заняться.

А чего наш чокнутый делал, Митрохин? Авоську сплетал из серой прядины. Безо всякого там крючка, без спиц, одними пальцами. Это он рано еще начал, ближе к порту и другие начнут их плести. Зачем, вы спросите? Не знаю, его ведь учили маты плести, концы сплеснивать - куда же это все денется? В порту он эту авоську жене подарит или теще, они ее назавтра же выкинут и купят в магазине капроновую, цветную. Копеек десять это будет стоить.

Димка и то сказал с усмешкой:

- Столько мороки за гривенник!

Но дрифтер ее взял, разглядел на свет и спросил у Димки:

- Зачем солдаты в окопе ложки кленовые вырезают - знаешь?

- Ну? - спросил Димка. - Зачем?

- А вот и сами не знают. За голенищем алюминиевая лежит, казенная.

А Шурка с Серегой заканчивали кон. Жулили они отчаянно, но не обижались друг на дружку, у нас без этого не играют. Вот уж когда расплата настает, тут без дураков, выдай товар лицом, чтоб нос торчал бушпритом и щелкать было удобно с обеих сторон. Серега в этот раз продул - играет он не хуже, а жулит плохо, нет в нем "свободы совести", как говорил наш старпом из Волоколамска. Потом они посчитались - вышло бить шестью картами одиннадцать раз. Шурка, улыбаясь злорадно, сложил их поплотнее, сел поудобней, а Серега потер нос ладошкой и выставил его - на позор и муки.

Дрифтер в большое удовольствие пришел. Теперь уж он, конечно, Шуркин был, предан ему до гроба.

- Двадцать восемь! - считал громогласно. - Двадцать девять!.. Ты смотри, как бьются!

Посмотреть там было на что. С пятого щелчка у Сереги обе ноздри горели, с восьмого - пламя кверху поползло, к бровям. Все он вытерпел, мученик, только скулы пожестче выступили и глаз пошел блеском. - И быстренько стал он сдавать по новой.

- Не торопись, - сказал ему Шурка ласково. - Дай, чтоб остыло.

- Топчи его! - дрифтер орал. - Топчи лежачего!

Шурка, небрежно так, разбирал карты.

- Ну вот, ну что тут с тобой кота тянуть, козырей же навалом, готовь рубильник заранее.

- Играй! - сказал Серега. - Козырей!

Шурка подождал еще, пока он получше озвереет. Везло же ему, красавцу, и в картах везло, и в любви.

На шум принесло к нам боцмана. Наш кубрик, наверное, самый веселый, никак его не минуешь. С толстенной книгой пришел, пальцем заложенной.

- Так! - вздохнул. - Ну что с вами делать, безнадежные вы мужики. Силком вас книжки заставлять читать?

- Начитались уже, - ответил Серега. - Надо отдых дать извилинам.

- Если б они были у тебя!

- Были, - Серега сказал, - да я их всякой мурой забил. Все одно и то же пишут. Какие все хорошие. Как им всем хорошо.

- Для тебя же, дурака, и стараются. Чтоб ты цель имел в жизни. Было бы тебе, понимаешь, на что равняться. Стремиться к чему.

- К правде, боцман, - сказал Димка. - Токмо к ней единой.

Боцман повернулся к нему.

- Закройся! Правда - ее, знаешь, не всем и говорить можно.

- Да-а? Это что-то новенькое.

- Такому вот скажи - он и будет сидеть в грязи по макушку. Скажет, что так и нужно.

- Товарищ боцман, вы большой ученый!

Боцман посопел и сказал:

- Подмети в кубрике. Чтоб ни одного окурка.

- А кто уборщик? Расписания же нету.

- Вот с тебя и начнется.

Димка сказал, усмехаясь:

- Кроме того, боцман, ты еще, оказывается, волюнтарист.

- Возьми веник, салага. Сказали тебе.

- Есть!

- То-то вот. Безнадежные вы мужики!

Димка, когда он ушел, опять полез в койку. Все же освоился, салага.

Я лежал, слушал, как вода шипит за переборкой, почти у меня над ухом. Меня слегка укачивало от хода, и я летел куда-то, над страшной студеной глубиной, только мне было тепло и сухо. И я было заснул, но они заговорили снова.

Восьмым у нас в кубрике Ванька Обод жил. Я вам еще про него не рассказывал. Да я его и не замечал особенно. Весь он - из сапог и шапки, а под шапкой едва его личико разглядишь - наморщенное. И всегда он помалкивал и хмурился, а в кубрике сразу же заваливался в койку, только сапоги свешивались через бортик. Вот он полеживал, этот Ванька Обод, покачивал сапожищем, а тут вдруг заговорил:

- Чтоб цель имел! Я ее вот лично имею. Мне цыганка посулила: "Ты, золотой, в казенном доме умрешь, тридцати семи годков". Так мне чего беспокоиться?

Шурка привстал с картами, но так, наверное, и не разглядел его, за голенищем с раструбом.

- Ванька, ты там чего?

- А ничего. Чего! Чего!

- Какая у тебя цель?

- Бабу свою пришить. Как раз время. Я знаю, с кем она там сейчас. А я, дурак, аттестат ей открыл.

- Ну, Ванька, - сказал Шурка, усмехаясь, - ты за морями видишь.

- Ага. За синими и за зелеными. Сам пользовался. Я с одной, примужней, роман в Нагорном имел. Так мы на его аттестат так славно время проводили. Он вторым штурманом ходил. Что ты! Всю дорогу хмельные были. Вот стервь!

- Приятно вспомнить?

- А нет, скажешь? Потом она его на причале встретила: "Ах, Витенька, я без тебя не жила, а прямо таяла". Вот именно таяла. Ну, я приду - ох, если застану! Топориком это дело пресеку...