RAEM — мои позывные - Эрнст Кренкель

Что мне было известно об Арктике? Там холодно, имеется Северный полюс, живут медведи и туда, путешествовал Нансен.

Я перешёл мост, прошёл по набережной, вошёл в жёлтый дом и попал в огромный, подавлявший своей монументальностью вестибюль. Потом долго блуждал по коридорам непомерной высоты, где стены были заняты огромными до потолка, шкафами орехового дерева. На дверках этих шкафов инкрустированные старинные адмиралтейские якоря. В шкафах хранились судовые журналы, подлинные карты, описания экспедиций — одним словом, всё, что вошло в историю, как немеркнущая слава русских моряков.

Я шёл и думал — а ведь всему этому дал жизнь сам Пётр Первый. От такой мысли становилось даже чуть — чуть не по себе, и я время от времени зажмуривался. Потом, поднявшись по скрипучим ступеням старинных лестниц, где — то наверху обнаружил, наконец, в маленьких комнатах учреждение с коротким названием «Севледок». Не сразу можно было догадаться, что за этим уютным названием скрывалось такое суровое учреждение, как Экспедиция Северного Ледовитого океана.

Войдя в Севледок, я познакомился с пожилым человеком. По отличной выправке и волевому лицу нетрудно было угадать, что передо мной — бывалый военный моряк. Им оказался гидрограф — геодезист Николай Николаевич Матусевич, опытный полярник, плававший в Арктике с 1911 года. Николаю Николаевичу, впоследствии профессору Военно-морской академии в Ленинграде, инженер — вице — адмиралу, заслуженному деятелю науки и техники РСФСР, вице — президенту Всесоюзного географического общества, было тогда примерно сорок пять лет, но в моих глазах это был человек весьма почтенного возраста. В этом мире всё относительно!

То, что последовало за нашим знакомством, поразило моё воображение. Час назад я был безработным парнем, ничего не знающим не только о своём завтрашнем дне, но даже следующем часе. Я не ведал, где придётся ночевать — в кубрике «Профсоюза», или же на скамейке какого — нибудь ленинградского парка, что из — за белых ночей было, прямо скажем, не очень удобно. И вдруг оказывается, что тем временем здесь, в Севледоке, меня давно и нетерпеливо ждали.

— О, молодой человек, — радостно сказал Матусевич, — как хорошо, что вы к нам пришли. Мы вас так ждём. В Архангельске корабль уже погруженный и снаряжённый стоит в ожидании, когда вы прибудете!

Поражённый, я выкатил на своего собеседника глаза, в первый момент решив, что меня разыгрывают. Но человек был серьёзен, розыгрышем, как говорится, и не пахло.

Действительно, меня, вернее человека на предложенную мне должность, очень ждали. Из Архангельска на Новую Землю отправлялась экспедиция. Предстояло сменить зимовщиков на полярной станции в проливе Маточкин Шар. Отсутствие радиста для зимовки задерживало отплытие.

На Маточкином Шаре работала первая советская полярная станция. Построил её в 1923 году тот самый Матусевич, который формировал сейчас вторую смену зимовщиков. Станцию воздвигли по специальному правительственному решению, и на деятельность возлагались большие надежды. Главное заключалось не в теоретических исследованиях (хотя научная работа, разумеется, там планировалась), а в практической помощи советскому полярному судоходству.

После того как английские интервенты покинули наш Север и белогвардейское правительство Миллера спаслось бегством от Красной Армии, в этих краях, как и в Центральной России, было чрезвычайно голодно. Воспользовавшись тем, что на Севере уже нет сплошного фронта, Ленин распорядился послать на восток, к Оби и Енисею, караваны кораблей за сибирским хлебом. Так как караванам предстояло пройти лишь Карское море, они вошли в историю под названием карских экспедиций. Одним из участником этих суровых и в высшей степени опасных походов был капитан Владимир Иванович Воронин, с которым впоследствии мне неоднократно доводилось плавать на Севере.

Через несколько лет по этому же пути пошли в Игарку за лесом и иностранные корабли. Их сопровождали наши немногочисленные ледоколы. Как и хлебные предшественники, лесовозные караваны также назывались карскими экспедициями. Чтобы гарантировать безопасность проводки иностранных судов, и решено было выстроить на Новой Земле полярную станцию Маточкин Шар.

Первая смена зимовщиков ещё сидела на Новой Земле и не могла поделиться своими впечатлениями, и поэтому осторожные коллеги — радисты, пославшие меня в Севледок, предпочитали подождать другого, более верного случая:

— Чёрт его знает, какая — то экспедиция на какой — то остров. Для семейного человека ехать за тридевять земель, да ещё на целый год, это не годится…

Но то, что не годилось для них, оказалось для меня подлинной находкой. Буквально за два — три часа я был оформлен. И я и Матусевич (каждый по своим соображениям) торопились подписать нужные бумаги, пока партнёр не раздумал. Так в мою жизнь вошла Арктика. Посвящённый достойным человеком в рыцари сурового клана полярников, я связал с этим кланом почти всю мою дальнейшую жизнь.

Превращение в полярника было стремительным, как в кино. Я ощутил его лишь после того, как вышел на Невский проспект в качественно новом для меня виде и состоянии. Дело в том, что, кроме подъёмных денег, по тем временам совсем не малых, я стал обладателем полной морской формы. Мне выдали отличную фуражку с крабом и чёрные штаны клёш традиционного морского фасона — с боковым клапаном, поднимающим моряков на качественно высшую ступень по сравнению с подавляющим большинством представителей сильного пола. Правда, к моему огорчению, в комплекте не оказалось кителя, но его заменили тёплым чёрным бушлатом, и я вполне был этим удовлетворён.

Под ярким июльским солнцем я направился во всём этом североокеанском великолепии на прогулку по Невскому проспекту. До отъезда в Архангельск оставалось несколько часов. Хотелось провести их неторопливо и с достоинством.

Жара в этот день была несусветная. Потел я в своём бушлате так, словно проглотил полкило аспирина. И проследить мой путь по городу можно было без малейшего труда, так как, вероятно, от струек пота, стекавших с меня, позади оставался мокрый след. Но это меня нисколько не тяготило. Красота всегда требовала жертв, а в том, что благодаря арктическому обмундированию я красив, сомневаться было невозможно. Погуляв по Ленинграду, я отбыл в Арктику.

В Архангельске меня действительно ждали. Экспедиционное судно «Юшар» («Югорский Шар») стояло у пирса, готовое выйти в море. Это был уже не молодой, но довольно крепкий корабль, купленный ещё до революции в Англии Соловецким монастырём. Дело в том, что Соловецкий монастырь, одно из красивейших мест Белого моря, на протяжении многих лет привлекал к себе богомольцев. Монахи делали на этом изрядный бизнес, как нетрудно понять из покупки «Юшара», приобретённого специально для того, чтобы перевозить богомольцев.