Родной очаг - Евгений Филиппович Гуцало
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— За что же я куплю? В чулке у меня ничего не спрятано…
— Какую-нибудь копейку натрясешь, а немного я займу.
— Да ведь нет у меня ничего, баба!
— По соседям кинься.
— Много мне Гомозы дадут, держи карман шире!
— Не Гомозы, так другие. Не все одинаковые.
А что, если и вправду решиться? За отвагу голову не рубят, а если повезет? Побежала Ганка. Не обманывала Бахурка — стояла возле ее хаты машина, и мотор гудел — словно остановились на минуту, попьют воды и дальше двинутся. Подошла Ганка к кузову, пощупала — до чего ж хороши бревна, но задаром никто не отдаст. Хотела домой вернуться — не было никакой надежды, но Бахурка почти силой подтащила ее к кабине.
— Где вы, бабка, шатаетесь! — набросился на нее шофер. — Нам уже ехать пора, — и согнулся в кабине так, будто сейчас вот нажмет — и уедут.
— Пока нашла покупателя…
— Так берешь, тетка, или не берешь? — спросил у Ганки, обрывая бабку. — Мы и так задержались.
— Если б в цене сойтись, — несмело кинула Ганка.
— Сойдемся! — твердо сказал шофер и назвал цену. Цена и в самом деле была невысокая, почему бы и не сойтись?
— Пусть так и будет, — обрадовалась Ганка. — Только я должна призанять еще…
— Гони, занимай, а бабка покажет, куда везти.
Легко сказать — займи. Попробуй походить глухой ночью, когда все спят. Тут и днем не допросишься. Стала Ганка посреди улицы — к кому идти? Может, к Лаврущенкам? Сами недавно построились, — тянулись из последних сил, глянешь на любого из их семьи — глаза запали, а жилы веревками выпнулись не только на руках — и на груди, на лбу. Идти к ним — против совести грешить… Может, к Македону?.. И сразу же отогнала эту мысль: еще не хватало, чтоб к Македону среди ночи побежала. Он к ней, она к нему. Вот это было бы красиво!.. А если к Гомозам? У Тодоса деньги есть, да и у Мартохи… Если бы за межу не поругались, так, может, и попросила бы, но теперь — ни за что!
Вспомнила, что Клара Стефанишина приехала вчера из города. Полную сетку бубликов привезла и еще в пакетах что-то. У Клары может быть и может не быть: ведь что заработает, то и истратит, но «за спрос не бьют в нос». Если Клара сама не даст, посоветовать может.
На стук в окно Клара вышла сразу, будто и не спала.
— Это ты, Ганка? Что случилось?
— Займи денег. Помоги. Нужно столько-то и столько-то.
Клара, не расспрашивая, сразу же и вынесла. Ганка так и остолбенела от радости. Держала пропахшие помадой и чем-то сладостно-томным деньги, а на глазах дрожали слезы…
Прибежала в свой двор, а бревна уже на земле лежат — шофер со своим напарником быстро управились. Взяли у нее деньги (обошлось без Бахуркиных), а от угощения отказались. Наверно, и правду сказали, что торопятся. Гуркнула машина — и не стало ее.
— Нужно было бы хоть спросить, что за люди, — сказала Ганка.
— Можно уже и не спрашивать — столбы у нас, — возразила Бахурка. — Видно, что хорошие люди.
До рассвета Ганка заснуть не могла — не шел сон к ней. А только засерело, стала слоняться по двору. И дела-то вроде никакого не было, а тянет и тянет к тем бревнам, хочется смотреть на них. Заметила выведенные смолой номера, — видно, не какие-нибудь столбы, каждое было на учете.
Солнце еще не взошло, а к Ганке стали соседи заглядывать. Потому что на Хацапетовке ничего так просто не сделается, чтоб не узнали. Расспрашивали, у кого купила, сколько отдала. Прищелкивали языками и хвалили. Хата из таких бревен должна была стоять вечно. Столбы звенели, когда по ним били чем-нибудь, — должна была и хата гудеть, как колокол. Ганка никогда, кажется, не чувствовала себя такой счастливой. Смеяться как будто и ни к чему, но смех сам так и рвался из груди.
— Пока буду строиться, — рассказывала, — поживу в старой. И от старой тоже польза какая-нибудь будет: и дилюки[8], и слеги не придется искать на стороне.
— Где новую будешь ставить? — спрашивали.
— А впритык к старой. Так, чтоб можно было сразу и перейти.
Тодос и Мартоха тоже смотрели на ее приобретение. Ганка — само так вышло — улыбнулась им, но лица Гомозов не прояснились. Постояли оба, пожевали губами и незаметно исчезли.
Номера, выведенные на бревнах смолой, не давали Ганке покоя. Взяла тяпку и принялась их соскабливать. Лучше, если никаких знаков не будет. Ведь еще неизвестно, кто их поставил… Хату она построит на две комнаты: в одной будет печь, будут в ней обедать и спать, а другая светлица, лишь для гостей, сами в нее будут заходить лишь в праздники. Окна сделает широкие, чтобы солнце больше заглядывало, ни к чему ей узкие, подслеповатые мигалки. Конечно, лучше было бы не снопами крыть, однако же… однако же на черепицу ей не хватит. А про железо думать — напрасно голову трудить.
Ганка сдирала номера, а тем временем украдкой оглядывала двор. Плетень совсем никудышный — и старый, и непогодой потрепан, а сколько из него лозы повыдергивали, когда нечем было топить. Хорошо бы к новой хате и забор новый, вот если бы из досок? Без забора нельзя — то чужая скотина вскочит, то то, то се, а больше всего нужно постороннего глаза опасаться: мало ли недобрых и лихих, которые будут заглядываться на ее хозяйство?
Пошла в поле. Уже солнце вон куда поднялось, когда стала окучивать картошку. Сели женщины обедать и спрашивают, у кого достала лес, по скольку платила. Рассказывает Ганка, а самой радостно, что об этом уже все село знает. Хотела бы скрыть, как другие скрывают, да нет у нее дара на это.
— Позову мастеров, — говорила Ганка, — они мне лес обработают, а потом уже толока: придут, кто захочет, помогут. И не стану откладывать на тот год, потому что откладывать — ничего не иметь.
— Нет лучших плотников, как в Новой
