Геноцид - Алексей Калугин

А мальчишки осуждающе на нее посмотрели.

Видно, они все же не до конца доверяли разговорившемуся с ними взрослому.

– Ну, хорошо! – Упаннишшур хлопнул себя по коленкам и поднялся на ноги. – Я сейчас зайду к Отциваннуру и скажу, что его уже заждались.

Он шутливо подмигнул ребятишкам.

Дети ничего не ответили. Как будто что-то вдруг насторожило их в поведении Упаннишшура.

Но Упаннишшур на это внимания не обратил. Он потрепал по светлым волосам младшего из ребятишек, повернулся в сторону двери и тут же забыл обо всей троице.

– Отци! – Тук-тук – Упаннишшур дважды негромко стукнул согнутым пальцем в дверь. – Отциваннур…

– Заходи.

Типичный для Отциваннура ответ. Ни «здравствуй» тебе, ни «как поживаешь», только «заходи». Пообщавшись самую малость с Отциваннуром, можно решить, что он самый занятой человек на острове. Остальные болтаются себе целый день без дела, а ему, болезному, прилечь, вздремнуть часок некогда.

– Заходи же! – Еще и поторапливает.

Упаннишшур толкнул дверь и, наклонив голову, вошел в надстройку.

Когда Упаннишшур первый раз зашел к Отциваннуру в гости, его поразили удивительная чистота и порядок, царившие в надстройке. Ничего лишнего, никакого хлама, что обычно скапливается в углах, – вроде и ненужная уже вещь, а выбросить все равно жалко. Каждый предмет лежал на предназначенном для него месте. Каждая тряпочка висела на сделанном специально для нее крючке. Лежак аккуратно застелен и накрыт чистой циновкой. Возле двери у стены стоят плетеные сандалии, которые Отциваннур непременно снимал, входя в надстройку. Того же он требовал и от гостей.

Без напоминания Упаннишшур снял сандалии и поставил их рядом с обувью Отциваннура.

Отциваннур сделал жест рукой, предлагая гостю сесть на один из чурбачков, которые он для этого использовал.

Упаннишшуру было удобнее сидеть на полу. Он сел, поджал под себя ноги, подтянул завязки кожаной куртки и сложил руки на коленях.

– Угостить тебя чем-нибудь?

Правила хорошего тона требовали не спрашивать гостя, хочет ли он что-нибудь, а сразу подать ему чашку с хмелем, пусть даже холодным. Тем более, если пришел такой гость, как Упаннишшур. Но Отциваннур все делал не так, как полагалось. А авторитетов для него вообще не существовало.

Упаннишшур поднял руку с отрытой ладонью и провел ею над полом, отказываясь от сделанного предложения.

– Какова же тогда причина твоего визита?

Еще один прокол – нельзя сразу начинать разговор о деле. Если человек пришел к тебе, то, ясно, не просто так. И, если тебе ничего неизвестно о цели его визита, нужно дождаться, когда он сам о том заговорит. А для начала можно обсудить что-нибудь обыденное. Например, погоду или перспективы на улов плоскоплавок.

Но Отциваннур… Эх!.. Отциваннур был Отциваннуром, что тут еще скажешь?

– Я слышал, ты придумал новую игрушку, – сказал Упаннишшур, глядя на чашку с темным раствором, который Отциваннур время от времени помешивал указательным пальцем. – Звучалкой называется.

– Уже успел поговорить с ребятишками, – улыбнулся Отциваннур.

– И не только с ними, – Упаннишшур расправил плечи и выпрямил спину. – Я хочу посмотреть на звучалку, Отци.

– Вот она. – Отциваннур пододвинул поближе к гостю чашку с непонятным содержимым.

Упаннишшур недоверчиво глянул на то, что предлагал ему Отциваннур.

– Мне говорили о струнах…

Отциваннур запустил пальцы в чашку и выудил из нее комок черных ниток. Отжав как следует комок, он обернул его сухой мочалкой и еще раз крепко сжал. Отложив мочалку, Отциваннур легко встряхнул комок и на пальцах у него повисли пять длинных черных нитей.

Не зная, что сказать, Упаннишшур поджал губу и многозначительно хмыкнул.

– Многие люди недовольны звучалкой, – по-дурацки честно сам признался Отциваннур. – А вот детям она нравится.

– И… – Упаннишшур щелкнул пальцами. – Как ты с ней обращаешься?

– Хочешь послушать?

– Я хочу посмотреть.

– Смотреть не интересно.

– Я хочу посмотреть, Отци.

Отциваннур усмехнулся и головой качнул.

– Почему ты не хочешь называть вещи своими именами?

Упаннишшур улыбнулся в ответ.

– Потому что я не знаю многих названий.

– Хороший ответ, – одобрительно кивнул Отциваннур.

Наклонившись, он взял с застеленного лежака небольшую пластиковую планку. На одном конце планки были пропилены пять неровных поперечных пазов, что делало кусок пластика похожим на уродливую расческу. Подцепив широкими зубьями расчески концы свисающих с пальцев струн, Отциваннур положил планку на пол и прижал ее ступней. Подняв ладонь с растопыренными пальцами повыше, он натянул струны.

– Вот, примерно так это сейчас выглядит, – сказал он, посмотрев на гостя. – Я думаю над тем, как усовершенствовать звучалку, а то рука, – Отциваннур легонько пошевелил пальцами, к которым были привязаны струны, – быстро устает. Натяжение струн ослабевает, и звук начинает портиться.

Ничего не говоря в ответ, Упаннишшур наклонился, оперся левой рукой в пол, еще сильнее подался вперед, медленно вытянул правую руку, зацепил указательным пальцем струну, потянул и отпустил. Струна тренькнула и зазвучала на высокой, почти что звенящей ноте. Отциваннур начал двигать вверх-вниз пальцем, на котором была закреплена струна, и звук стал меняться. Удивленно приоткрыв рот, Упаннишшур вслушивался в странные, ни на что не похожие звуки, которые то дрожали, точно мелкая рябь на воде, то поплыли, как волны, одна за другой накатывающиеся на край плота.

Звуки от струны, что тронул Упаннишшур, еще не затихли, а Отциваннур уже дернул две другие струны, одну легонько, другую – сильнее, резче. Звуки накладывались один на другой, не подавляя, а дополняя друг друга. И вдруг начало казаться, что они наполняют собой все пространство, что ты не просто слышишь их, но и видишь, как они переливаются разноцветными красками, воспринимаешь всей поверхностью своего тела то как нежное касание, то как острое покалывание, и даже, если захочешь, можешь попробовать их на вкус, лизнув языком.

Упаннишшур не понимал, что с ним происходит. Он закрыл глаза, а перед его мысленным взором проплывали картины, которые он никогда не видел. Это были отдельные образы и пейзажи, люди и животные. Картины медленно сменяли одна другую, Упаннишшур видел их совершенно отчетливо, но знал, что, как только умолкнут звуки, порожденные ими образы растворятся в пустоте и он их больше никогда не вспомнит. Более того, у него даже не возникнет желания попытаться воскресить их в памяти. Он и сейчас хотел, чтобы они скорее исчезли. Чтобы струны перестали звучать. Чтобы…