Огонь Прометея - Сергессиан

руку к груди, — как и у всего живого. Однако ничто живое не воспринимает жизнь и смерть так малодушно, как воспринимают их люди, которые, сколь это ни парадоксально, превосходят все земные творения душевной глубиной и силой рассудка. Но ведь не сосуд мы ценим сам по себе, а то как он сработан и чем наполнен, да притом, — что не менее важно, — не попорчен ли изъяном; людской же разум традиционно слеплен из бог ведает откуда взявшихся a priori и запружен черт знает какими a posteriori, да еще и течет, что бочка Данаид31. Посему отнюдь неудивительно: самое рациональное существо в своем поведении — самое нерациональное в своих поступках…

А доводилось ли вам видеть, с какой мирной покорностью угасают животные, с каким смирением и будто даже облегчением принимают они смерть, словно бы в сон погружаясь?.. Может, вы считаете, животные не ведают, что есть гибель («Animal non agit, agitur» («Животное не действует, [но] претерпевает»))? В таком случае вы заблуждаетесь. Это мы, люди, ничего не ведаем ни о жизни, ни о смерти, утеряв все, что вкореняет природа, да вконец запутавшись в своих метафизических хитросплетениях, — уповая на бога, которого не способны любить, и кляня дьявола, которого не способны ненавидеть. У животных же есть предопределенный природный замысел — qualitas occulta («сокровенное качество»), начало коему кладет рождение и предел коему ставит кончина; и замысел сей, формулируемый старой доброй латинской фразой «hic et nunc» («здесь и сейчас»), прямой стезей пролегает через все их существование; по замечанию Шопенгауэра: «Животное верно нашло свой путь в бытие, как верно найдет путь из него, а пока оно живет без страха и заботы перед уничтожением: его питает сознание, что оно есть сама природа и как природа нетленно». Животным незачем гадать о смысле бытия или же выводить из умозаключений бессмысленность оного; им незачем выдумывать блаженство или муки небытия, прогнозировать его длительность или же тщиться вообразить невообразимо мертвую вечность — nihil negativum («отрицательное ничто»); и, demum («наконец»), они бесконечно далеки от специфицирующей человеческой нелепости, что вероятно (и даже conditio sine qua non («необходимо»)) нечто запредельное — сверх бытия и небытия. Короче говоря, всем не наделенным Ratio Perfecta («Совершенным Разумом») существам довольно Mundus Sensibilis («Мира Чувственного») и совершенно ни к чему Mundus Intelligibilis («Мир Умозрительный») (впрочем, в протест тем, кто декларирует, дескать, животные не постигают «природы бога», я уверенно, — если не сказать — свято, — заявляю, что животные как раз-таки non plus ultra («более чем») постигают «природу бога», ибо для них два этих раздельных термина — «природа» и «бог» — одно абсолютное откровение свыше, коему они ретиво повинуются, иначе же, на библейский манер выражаясь, «истребится душа из рода своего»). «Выживать и размножаться» — такова подлинная Воля Природы — такова присная Догма Бога — такова Vita Veritas («Правда Жизни»). (Чересчур — невыносимо — simplex («просто»), не правда ль?..) Заблуждаться, обманываться, коснеть в невежестве — все это сугубо людской удел («доброму коню отнюдь не худо от того, что не искушен он в грамматике»), — для людей приобретение сего опыта естественно, но естественно тому сродни, как естественными рассматриваются патологии, свойственные человеческому организму и фактически неизбежные при социальной — полноценной — жизнедеятельности. Животные же рождаются с тем путеводным прямолинейно-безошибочным знанием — унитарным искусством — исконным постижением жизни и смерти, кое мы высокомерно называем инстинктом. Res ipsa loquitur («вещь говорит сама за себя»): так пчела, едва покинув замурованную колыбель сот и оказавшись средь огромного, динамирующего лабиринта улья, уже ощущает свое урочное положение и свое назначение, к претворению коего тотчас же приступает, вливаясь в энергичное единство пчелиного полиса; так черепашка, вылупившаяся из яйца в кладке на побережье, лишь различив первые блики света и услышав призывный шепот волн, немедля устремляется, по песку неразвитыми ластами гребя, к морю, ибо уже предощущает нависшую угрозу и то, где secundum naturam («согласно природе»), ей надлежит пребывать; так еще незрячий кукушонок, только-только проклевавшийся сквозь скорлупу, — неоперившееся существо, в котором исключены какие-либо преднамеренные действия, а подавно проявления агрессии, — рьяно принимается выталкивать из гнезда (куда был подброшен матерью) крохотные яички камышевок, содержащие его конкурентов за выживание, — ведь уже через две недели он будет в три раза превосходить свою заботливую мачеху размером, и, значит, ему понадобится вся пища, какую та сумеет раздобыть. А что вы скажете о капусте (и, клянусь Диоклетианом32, это научно доказано), о безмозглом кочане капусты, что, будучи осаждаем гусеницами, испускает особый запах, привлекающий ос, каковые сих гусениц пожирают?.. Вот вам пару простых примеров: sine miraculo, naturaliter («без чудес, естественно»); мы можем сколько угодно им дивиться или ужасаться ими, но никогда не сможем их вполне осознать — это вне нашего понимания…

Природа, в коей непримиримая вражда и всепрощение слиты воедино, всегда стремится к Абсолюту; люди же бытуют ограничениями, ибо безграничность нашей воли суть ограниченность нашего восприятия. В природе нет ничего незначительного — все в ней согласуется с необходимостью — «consensus naturae» («согласие природы»); люди же по большей части незначительны, поскольку их разум — их natura — не постигает, что для него необходимо, в чем его consensus. Словом, человек — «animal rationale» («разумное животное») — безвозвратно отрешен (или, вернее сказать, абстрагирован) от природы, но и свое собственное естество — «natura intellectualis» («умственная натура») — для него, как правило, мутное зерцало: «Каков дневной свет для летучих мышей, таково для разума в нашей душе то, что по природе своей всего очевидней».

«Ибо из тварей, что дышат и ползают в прахе,

Истинно в целой вселенной несчастнее нет человека…»

Люди рождаются вовсе беспомощными, перепуганными, рыдающими, и умирают, обыкновенно, точно такими же. Жизни — страшатся, смерти — трепещут; в потемках безинстинктивной нерешительности коснеют меж двух сходящихся огней, не зная куда податься, буридановым ослам33 сродни, доколе не канут тленом, опомниться не успев; то на коленях вымаливают всевышние силы о продлении тягостных пыток, то истошно призывают потустороннего жнеца единым махом скосить их безнадежные мытарства. Вот каких людей вам придется бесперечь спасать (коль вам по нраву данное слово). Не жизнь, даже не существование — лишь суетный призрак бытия. Мумии с извлеченными мозгом и сердцем, да набальзамированные паралогизмами и контрадикциями, — «мыслящие тростники». Нимфы, коим не стать имаго34. Quia («ибо»), по Платоновой аллегории, откармливают многоликое чудовище и льва35, грызущихся меж собою, человека же морят голодом… Врачевание суть сизифов труд. Вы будете исцелять мелкие недуги, унимать хронические болезни,