Инженеры Кольца - Урсула Ле Гуин

Он догнал меня, потому что у меня слишком болели ноги, чтобы выдержать взятый поначалу темп.

— Терем, я пойду с тобой, — сказал он. Я ничего не отвечал.

— Десять лет тому назад, в этом же самом месяце тува, мы с тобой дали друг другу клятву…

— А три года тому назад ты нарушил ее, оставив меня, что было, несомненно, мудрым решением.

— Я никогда не нарушил верности нашему браку, Терем.

— Да, это действительно так. Потому что нечего было нарушать, потому что это был фальшивый брак, второй брак. Ты знал об этом тогда. Единственная истинная клятва в верности, которую когда-либо давал, так и не была никогда произнесена, потому что ее не могло быть, а человек, которому я клялся в верности, мертв. Клятва была нарушена давным-давно. Мы ничего не должны друг другу. Позволь мне уйти.

Пока я все это говорил, мой гнев и жалость обратились от Эше к себе самому и к моей собственной жизни, которая теперь осталась у меня позади, как невыполненное обещание. Но Эше ничего об этом не знал, и слезы подступили к его глазам.

— Может быть, ты возьмешь это, Терем? — спросил он. — Я действительно ничего не должен тебе, но я тебя очень люблю. — И он протянул мне небольшой сверток.

— Нет. У меня есть деньги, Эше. Оставь меня. Я должен идти один. — Я ушел, а он остался. Но за мной теперь шла тень моего брата. Я плохо сделал, вспомнив о нем. Я все делал плохо.

Оказалось, что и на пристани не ждет меня удача. Там не стояло ни одного корабля из Оргорейна, на который я бы мог сесть и оставить таким образом землю Кархида до наступления полуночи, как обязан был сделать во исполнение приговора. На берегу было мало людей, и все они спешили домой. Единственным, к кому я обратился, был рыбак, который чинил мотор своей лодки. Но он только один-единственный раз взглянул на меня и повернулся ко мне спиной, не сказав ни слова. Меня это испугало. Этот человек знал, кто я такой. Вряд ли он знал бы это, если бы не был предупрежден. По-видимому, Тайб разослал своих солдат, чтобы не дать мне возможности покинуть Кархид до того, как истечет назначенный мне трехдневный срок. Я ощущал лишь боль и бешенство, но страха пока, до этой минуты, не чувствовал. Я не предполагал, что акт изгнания может оказаться лишь предлогом для экзекуции. Когда пробьет шесть часов, я стану легальной, вполне разрешенной охотничьей добычей для людей Тайба, и никто не сможет тогда назвать это убийством. Это считалось бы актом справедливого возмездия.

Я уселся на мешок с балластом в темном, пронизываемом ветром порту. Море глухо ударяло в сваи пристани, рыбацкие лодки раскачивались на причальных канатах, в конце длинного помоста горел фонарь. Я смотрел, завороженный его светом, еще дальше, в укрывающую море тьму. Некоторые люди немедленно начинают сопротивляться новой опасности. Я — нет. Мой дар — эту опасность предвидеть заранее. Перед лицом непосредственной, сиюминутной опасности я глупею и плюхаюсь на мешок с песком, размышляя над тем, может ли человек добраться до Оргорейна вплавь.

В заливе Чарисун лед сошел месяц или два тому назад, наверное, какое-то время можно провести в такой воде без риска для жизни. До орготского берега — около двухсот километров. Плавать я не умею. Когда я перевел свой взгляд от моря на улицы Кусебена, я понял, что пытаюсь отыскать на них Эше, потому что втайне я надеялся, что он все-таки идет за мной следом. Острое чувство стыда вырвало меня из оцепенения. Я снова готов был действовать и размышлять.

У меня были на выбор два варианта: подкуп или насилие, если бы я пытался как-нибудь использовать рыбака, который по-прежнему возился со своей лодкой в нижнем доке. Испорченный мотор скорее всего не стоил ни того, ни другого. Еще остается кража. Однако, чтобы обеспечить сохранность лодок, несомненно, предпринимаются какие-то меры предосторожности. Нужно обойти или как-то проникнуть за ограждение, запустить мотор, вывести лодку из дока при неверном свете фонаря с пристани и плыть в Оргорейн, причем, мне до этого времени никогда не приходилось управлять моторной лодкой… Мне это предприятие показалось неумным и отчаянным. Я никогда в жизни не имел дела с моторными лодками, только ходил на веслах по озеру Ледяная Нога в Керме. Весельная лодка привязана в наружном доке между двумя катерами. Едва я успел ее увидеть, как она уже стала моей. Я побежал по освещенному помосту, прыгнул в лодку, отвязал причальный канат, вставил весла в уключины и выплыл в неспокойные воды залива, где отблески огня скользили и рассыпались на поверхности темной воды. Когда я отплыл уже довольно далеко, на минуту мне пришлось перестать грести, чтобы поправить одну из уключин, которая плохо поворачивалась, а грести мне предстояло немало. (Правда, я надеялся, что на следующий день меня подберет какая-нибудь орготская лодка — либо патрульная, либо рыбацкая.) Наклоняясь над уключиной, я почувствовал во всем теле сильную слабость. Мне показалось, что я сейчас потеряю сознание, и я бессильно опустился на скамейку. Меня охватил приступ страха, а если честно — трусости. Я не знал до сих пор, что трусость такой невыносимой тяжестью ощущается в животе. Я поднял глаза и увидел на самом конце помоста две маленькие фигурки, похожие на две черные подпрыгивающие черточки в далеком электрическом свете, за темным поблескивающим пространством воды, и начал подозревать, что охвативший меня паралич был результатом не столько страха, сколько применения акустического оружия на большом расстоянии.

Я видел, что один из этих людей держит в руках дутыш, старинное оружие, и если бы полночь уже миновала, он бы, несомненно, его использовал и убил меня, но дутыш производит при стрельбе слишком много шума, а это могло бы потребовать разъяснений. Поэтому они воспользовались инфразвуковым оружием. Если это оружие настроить на парализующий выстрел, то его резонансное поле может оказывать свое воздействие на расстоянии не более чем тридцать метров. Я не знаю, на какое расстояние распространяется действие этого оружия, если оно будет настроено на смертельный выстрел, но, по-видимому, я еще находился в его пределах, потому что я лежал, скорчившись, как новорожденный в желудочной колике. Мне трудно было дышать, по всей вероятности, ослабленное расстоянием акустическое поле поразило меня в грудь. Поскольку мои преследователи в любую минуту могли отправиться в погоню на моторной лодке, чтобы меня прикончить, у меня не было уже ни единой лишней минуты для того, чтобы корчиться над веслами и хватать воздух ртом жадно, как рыба, выброшенная на песок. За моей спиной, перед носом лодки, лежала тьма, и в эту тьму я должен был плыть. Я греб бесчувственными руками, глядя на свои ладони, чтобы убедиться в том, что все-таки держу в руках рукоятки весел. Ладонями я этого не чувствовал. Так я выплыл в неспокойные воды залива, в холодную темноту. Здесь мне пришлось перестать грести. С каждым рывком я все больше терял чувствительность в руках. Сердце сбивалось с ритма, а легкие разучились набирать воздух. Я пытался грести, но не был уверен в том, что мои руки слушаются меня. Я пробовал втащить весла в лодку, но у меня ничего из этого не вышло. Когда прожектор патрульной лодки нашарил меня в темноте ночи, как снежинку на черной саже, я не в силах был даже отвести взгляд от его света.