Искатель. 1966. Выпуск №5 - Виктор Смирнов

Потом женщина подошла к Эдвардсу и тоже от души пожала ему руку.

Женщина взяла под руки Хуана и Эдвардса и повела к большому столу, установленному на улице, за которым уже сидели другие пассажиры. На столе был фрихоль, тортильяс, в больших тарелках кусочки курицы, в маленьких стручки красного перца — чиле.

Хуана, конечно, посадили на председательское место. Он тут же налил себе полную рюмку.

— Учтите, — предостерегающе сказал Эдвардс Хуану, — вам вести машину.

Хуан посмотрел на странного пассажира грустным взглядом и, поднявшись, произнес:

— Покойник был хорошим человеком. Пусть ему там, наверху, — Хуан показал пальцем на небо, — будет как дома!

Женщина заплакала и сквозь слезы еще раз повторила: «Если бы покойник знал, какие гости будут у него на похоронах!»

— Мы, мексиканцы, братья, — продолжал Хуан. — Мы можем любить, смеяться, плакать. И если нужно — погибнуть!

— Мы, мексиканцы, бездельники, — зло бросил Эдвардс, окончательно потерявший надежду попасть в Сакатекас. — Чтобы быть людьми, нам нужно многому поучиться у янки.

— А кто такие янки? — произнес Хуан и поставил рюмку на стол. — Всю жизнь делают деньги и автомобили и под конец жизни сами становятся автоматами. Они даже женщин любить не могут. Прежде чем влюбиться, они подсчитают, сколько это им будет стоить. А прежде чем застрелиться, они трижды застрахуют свою жизнь и прикинут, какая от того будет прибыль.

— Правильно, — поддержали Хуана пассажиры и залпом осушили рюмки.

Затем встал крестьянин, сидевший в автобусе рядом с Эдвардсом, и тоже предложил тост за покойника, который был хорошим человеком. Другие не хотели отстать от предыдущих ораторов. Речи произносились одна за другой.

Родственники покойного плакали от умиления и подливали текилью в пустые рюмки пассажиров. Обед затянулся. Солнце уже клонилось к закату, когда началось расставание. Оно было трогательным, будто прощались родные братья.

Только Эдвардс стоял в сторонке и зло поглядывал на часы. Он был мексиканец. Но ведь он уже давно работал в американской фирме.

Генрих Альтов

ОСЛИК И АКСИОМА

Старый серый ослик Иа-Иа стоял один-одинешенек в заросшем чертополохом уголке Леса, широко расставив передние ноги и свесив голову набок, и думал о Серьезных Вещах.

То, о чем я хочу рассказать, началось с небольшой статьи, написанной для «Инженерного журнала».

Я изрядно помучился с этой статьей, уж очень невыигрышной была тема. Ну что можно сказать — на трех страничках! — о прошлом, настоящем и будущем машин?..

Недели две я просто не знал, как подступиться к статье, а потом нашел любопытный прием: пересчитал мощность всех машин на человеческие силы, на прислуживающих нам условных рабов. Киловатт заменяет десять крепких рабов, в общем-то простая арифметика.

Я взял жалкие цифры конца восемнадцатого века — они немногим отличались от нуля — и проследил их судьбу: мучительно медленный, почти неощутимый рост на протяжении столетия, затем подъем, становящийся все круче и круче, почти вертикальный взлет после второй мировой войны (десятки и сотни условных рабов на человека) и, наконец, нынешний год, к которому каждый из нас стал богаче римского сенатора.

«Размышления рабовладельца» (так я назвал статью) были отосланы, но меня не оставляло какое-то смутное чувство неудовлетворенности. Оно не проходило, и, разозлившись, я переворошил заново все цифры.

Нет чувства острее, чем то, которое испытываешь, приближаясь к открытию. Наверное, это передалось нам от очень далеких предков, умевших в хаосе первобытного леса ощутить странное и молниеносно настроить каждый нерв, каждую клеточку еще не окрепшего мозга в такт его едва различимым шагам.

Теперь я могу объяснить все в нескольких словах, будто и не было долгих, временами казавшихся безнадежными поисков.

Жизнь машины, любой машины, становится слишком короткой: в среднем около трех-четырех лет. Машина могла бы жить раз в восемь или десять дольше, но наука открывает новые, более совершенные принципы — приходится менять всю нашу технику.

Промежутки между открытиями укорачиваются, и неизбежно наступит время, когда мы должны будем менять машины (подчеркиваю — все машины, весь огромный технический мир) ежегодно, потом ежечасно, ежеминутно. А иначе куда денется стремительно нарастающая лавина открытий?..

Быть может, я не нашел бы ответа на этот вопрос. Скорее всего, не нашел бы. Есть вопросы, имеющие ехидное свойство появляться задолго до того времени, когда на них можно ответить. Но однажды, листая «Вопросы философии», я обратил внимание на заметку, густо усыпанную примечаниями и оговорками редакторов. Речь шла о возможности уже сегодня решать на аналоговых машинах задачи, подобные тем, с которой я столкнулся.

В первый момент меня поразила даже не сама заметка, а подпись. Статья была написана Антенной; я не видел его четырнадцать лет, со школьных времен.

В нашем классе он был самый высокий, но Антенной его прозвали не за рост. Он вечно таскал в карманах кучу радиохлама и каждую свободную минуту собирал приемники. Делал он это как-то машинально. Он мог смотреть кинокартину или ехать в трамвае, а руки его в это время работали сами по себе: что-то отыскивали в карманах, что-то с чем-то соединяли, наматывали, прилаживали — и вдруг все эти фитюльки, болтавшиеся на разноцветных проводах, оживали, начинали шипеть, свистеть, а потом сквозь плотный шум пробивался голос диктора. Антенна что-то менял, подкручивал: шум таял, исчезал — и возникала прозрачная, чистая музыка.

Не помню ни одного случая, чтобы у Антенны не хватило материала. Он мог пустить в дело любую вещь. Как-то он собрал приемник из двух радиоламп, мотка проволоки, моей собственной вечной ручки и старого велосипедного насоса.

Антенна приехал с Урала. Мы тогда были в восьмом классе, и первое время все выпрашивали у него приемники. Он отдавал их, нисколько не жалея. Вообще Антенна был хорошим парнем — так считали все, и только он сам, кажется, иногда огорчался, что его вечно тянет лепить приемники. Он именно так и говорил — «лепить». Ему нельзя было играть в футбол: в самый отчаянный момент он вдруг подбирал обрывок какого-нибудь провода и принимался его рассматривать. Даже в воротах Антенну невозможно было поставить, потому что он сразу начинал возиться со своим радиохламом, а это плохо, когда у вратаря заняты руки. Мы играли на пустыре, за стройкой, и Антенна обычно сторожил портфели. Он сидел на траве, поглядывал на игру и собирал очередной приемник.