Агнесса из Сорренто - Гарриет Бичер-Стоу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Джульетта, – произнес наконец серьезно молодой человек, улучив мгновение, когда она в одиночестве остановилась у парапета. – Завтра мне уезжать.
– А мне-то какое дело? – откликнулась Джульетта, бросая на него озорной взгляд из-под длинных ресниц.
– Жестокая! Ты же знаешь…
– Вздор, Пьетро! Я ничего о тебе не знаю, – отрезала Джульетта, но на миг в ее больших томных карих глазах мелькнуло выражение, свидетельствовавшее о прямо противоположном.
– Ты не отправишься со мной?
– Неслыханно! Стоит вежливо поговорить с поклонником, как он уже предлагает тебе отправиться с ним на край света. Скажи, а далеко ли твое логово?
– В каких-нибудь двух днях пути, Джульетта.
– В двух днях!
– Да, жизнь моя, и ты поедешь верхом.
– Спасибо, сударь, – я и не помышляла идти пешком. Но, говоря по правде, Пьетро, боюсь, честной девице там не место.
– Там множество честных женщин. Все наши люди женаты, да и наш командир присмотрел себе невесту, если я не ошибаюсь.
– Как? Малютку Агнессу? – воскликнула Джульетта. – Заполучить ее только самому хитроумному под силу. Эта старая ведьма, ее бабка, глаз с нее не спускает и держит в строгости.
– Нашему командиру все по плечу, – промолвил Пьетро. – Мы можем похитить их обеих однажды ночью, да так, что никто и не узнает, но он, кажется, хочет, чтобы девица пришла к нему по своей собственной воле. В любом случае, нас посылают назад в горы, а он еще задержится здесь на денек-другой.
– Клянусь, Пьетро, вы немногим лучше кровожадных турок или язычников, если собираетесь похищать женщин и глазом не моргнув. А если кто-нибудь среди вас занедужит и умрет? Что станется с его душою?
– Пустые страхи! Разве нет у нас священников? Само собой, Джульетта, мы очень набожны и никогда не выступаем в поход не помолившись. Мадонна – добрая Мать и всегда закроет глаза на грехи столь добрых сыновей, как мы. Не найдется в Италии ни города, ни деревни, где бы ей жертвовали больше свечей, перстней, браслетов и всего, чего только может пожелать женщина. Мы никогда не возвращаемся домой, не доставив ей какого-нибудь приношения, и после того у нас остается еще довольно, чтобы одеть наших женщин как принцесс, и те только и делают, что с утра до ночи изображают благородных дам. Ну что, отправишься со мной?
***
Пока на мосту, под открытым небом, по вечерней прохладе, среди нежных, приятных ароматов, происходил этот разговор, в Альберго-делла-Торре, на постоялом дворе «Башня», в темной, сырой, душной каморке, наподобие вышеописанных, состоялась другая беседа. В затхлой грязной комнате, кирпичный пол которой, казалось, веками не подозревал даже о существовании метлы, сидел тот самый кавалер, что так часто упоминался нами в связи с Агнессой. Его уверенные, непринужденные манеры, изящество и благородство его стройного облика, красота его черт составляли разительный контраст с невзрачным, неприбранным помещением, у единственного незастекленного окна которого он и устроился. Вид этого самоуверенного красавца производил на фоне общего убожества каморки странное впечатление, как если бы чудесный самоцветный камень случайно нашелся на ее пыльном полу.
Он застыл, глубоко погруженный в свои мысли, опираясь локтями на шаткий стол, задумчиво устремив пронизывающий взор больших темных глаз на пол.
Отворилась дверь, и в комнатку вошел седой старик, почтительно поприветствовавший молодого человека.
– Что тебе, Паоло? – спросил кавалер, очнувшись от своих раздумий.
– Ваша светлость, сегодня ночью ваши люди возвращаются в лагерь.
– И пусть себе, – отвечал кавалер, нетерпеливо махнув рукой. – Я присоединюсь к ним через день-другой.
– Ах, ваша светлость, позвольте напомнить вам, что вы подвергнетесь опасности, задержавшись здесь дольше. Что, если вас узнают и…
– Мне ничто не грозит, – поспешно прервал его кавалер.
– Ваша светлость, простите меня, но я поклялся своей дорогой госпоже, вашей покойной матушке, когда она пребывала на смертном одре…
– Что будешь изводить меня денно и нощно своими нравоучениями, – закончил кавалер с раздраженной усмешкой и с порывистым жестом. – Но продолжай, Паоло, ведь если ты вобьешь себе что в голову, то не отстанешь, пока не выскажешь, уж я тебя знаю.
– Что ж, ваша светлость, я хотел поговорить с вами о той девице… Я навел справки, и все единодушны в том, что она скромна и набожна… Она – единственная внучка бедной старухи. Достойно ли потомка знатного древнего рода опозорить и обесчестить ее?
– Да кто хочет ее обесчестить? «Потомок знатного древнего рода»! – печально рассмеявшись, добавил кавалер. – Безземельный нищий, лишенный всего: поместий, титулов, имущества! Неужели я пал столь низко, что мои ухаживания обесчестят крестьянскую девицу?
– Ваша светлость, ухаживать за крестьянской девицей вы не можете никак иначе, кроме как обесчестив ее, а ведь вы – один из рода Сарелли, восходящего еще к древнеримским патрициям!
– А при чем тут «род Сарелли, восходящий еще к древнеримским патрициям»? Теперь он распростерт во прахе, словно плевелы, вырванные с корнем и разбросанные под палящим солнцем. Что осталось мне, кроме гор и моего меча? Нет, скажу я тебе, Паоло, Агостино Сарелли не помышляет навлечь позор на благочестивую, скромную деву, если только не опозорит ее, взяв в законные жены.
– Да помогут нам все святые! Как же это, ваша светлость, наш род в прошлом сочетался браком с королевскими домами. Вот, скажем, Иоаким Шестой…
– Полно, полно, друг мой, избавь меня от своих уроков родословия. Дело в том, старина, что все в мире перевернулось с ног на голову – что было в основании, то теперь наверху, – и не очень важно, что будет завтра. Множество благородных фамилий изгнаны из родовых гнезд, вырваны с корнем и брошены на гибель, точно те побеги алоэ, что садовник выкидывает за стену весной, а грозный бык Чезаре Борджиа тем временем нагуливает жир и бесчинствует в наших бывших угодьях.
– Ах, сударь, – с горечью произнес старый слуга, – конечно, для нас настали тяжелые времена, и говорят, будто Его Святейшество отлучил нас от церкви. Ансельмо слышал об этом вчера в Неаполе.
– «Отлучил от церкви»! – повторил молодой человек, и по всем чертам его красивого лица, по всему его стройному, грациозному телу, казалось,
