История папства - Самуил Лозинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В ответ на это собор, созванный византийским императором, предал анафеме папских легатов и обвинил Рим в том, что с середины IX в. его папы «извратили» один из наиболее существенных догматов веры, примкнув к постановлению Аахенского собора 809 г. о том, что «святой дух исходит не от одного бога, но и от сына» (filioque). Эта прибавка в никейский символ, по заявлению патриарха Михаила Керулария и специально созванного собора, ввергла западную церковь в ересь и сделала невозможным дальнейшее церковное общение Востока с Римом. С этого времени поминание папы при восточном богослужении должно было быть опущено, хотя «извращение» символа имело место уже за 200 лет до этого.
Так произошло в 1054 г. разделение церквей. Обе церкви претендовали на значение вселенской («католической» — по латинскому произношению, «кафолической» — по греческому). Когда наименование «католическая» укрепилось за западной церковью, восточная, греко-кафолическая, стала именоваться также «православной», правоверной (по-латыни «ортодоксальной»).
Глава пятая. Борьба за «реформу» церкви
IВ городах Северной Италии с их многочисленным ремесленным и торговым населением было множество врагов светских и духовных феодалов. Чернорабочие, мелкие ремесленники и торговцы, средние и крупные купцы — почти все городское население страдало от привилегий церкви, неимоверных притязаний аристократии и постоянных феодальных междоусобиц. С другой стороны, шел постоянный приток сельского населения в города. Между трудящимся населением города и деревни создавался союз, основанный на протесте против гнета и эксплуатации, осуществлявшихся светской и духовной аристократией. Недовольство проникало и в монастыри, низы которых и материально, и морально терпели от «симонистов». Многие из монахов стали группироваться вокруг Петра Дамиани (1007–1072) — отшельника из Фонтеавеллана (в Италии). Дамиани был противником симонии и требовал ее искоренения. Он, однако, понимал, что отдельным отшельникам или даже целым монастырям не под силу успешно бороться со злом, которое насаждали повсюду всемогущие феодалы, фактически владевшие всеми церковными богатствами. Поэтому Дамиани возлагал свои надежды на папу. Так как германский император также вел внутри своего государства борьбу с притязаниями феодалов, то Дамиани видел в нем естественного союзника в борьбе с симонией, выгодной, по его мнению, лишь крупной феодальной аристократии. Этим объясняется тот факт, что в проповедях Дамиани зачастую говорилось о совместной борьбе папы и императора против земельной знати. Одним из первых Дамиани заговорил о прочном союзе между троном и алтарем, о необходимости, чтобы духовная власть оделяла светскую «святостью», а светская предоставляла бы духовной «защиту». Король владеет «мирским оружием», святитель «опоясан духовным мечом, словом божьим». В политике императора Генриха II и его преемников, благоволивших сторонникам борьбы с «испорченностью церкви», Дамиани видел подтверждение правильности своих взглядов. Он не замечал, что, по существу, союз церкви со светской властью зиждился на симонии: ведь епископ «покупал» должность за готовность служить интересам светской власти, и как бы Дамиани ни восхвалял саксонскую династию, нельзя было отрицать факта обмирщения церкви, начиная с «головы», поскольку папа был саксонским ставленником, и кончая мелким аббатом, получавшим свой монастырь по благоволению императора.
Вскоре к итальянской группе недовольных монахов, руководимых Петром Дамиани, присоединилась лотарингская, возглавлявшаяся Гумбертом из Муайенмутье (992-1061), автором резкого памфлета «Adversus simoniacos». «Скандальному торгу духовными местами должен быть положен конец» — таков был лозунг обоих главных борцов против симонии в церкви. «Нужно желать французскому королю, — восклицает Гумберт, который нападал, в противоположность Дамиани, и на королевскую власть, — этому сыну ужаса, этому антихристу, новому Юлиану, скорейшего исчезновения, чтобы он не мог увековечить своих нечестивых дел и сажать на епископские, священнические и монастырские места своих любимцев-проходимцев». В глазах Гумберта даже такой «лучший» император, как Генрих III, должен попасть в ад, так как он прибегает к симонии, назначая по своему усмотрению епископов и аббатов; тем самым он становится соучастником всех «мерзостей», характеризующих продажную разлагавшуюся церковь. «Кто товарищ воров и разбойников, тот и сам становится таковым», — говорит Гумберт по адресу королей, назначающих епископа. Мало того, симонист, по существу еретик, а потому и участник «симонистической инвеституры» должен быть заклеймен в качестве еретика. «Нет ничего общего между королем и истинным представителем партии реформы и ни о каком союзе между ними не может быть речи», — говорит Гумберт, явно направляя эти слова по адресу Дамиани. Объединение короля и священника — зло: как одежда отличает их друг от друга, так разно выступают они в своих действиях, и усилия церкви должны в первую очередь быть направлены против всякого вторжения светской власти в самостоятельную и независимую жизнь церкви, руководимой исключительно и неукоснительно ее главой — папой римским.
Рассуждая таким образом, Гумберт должен был, по существу, дойти до идеи отделения церкви от государства. Однако эта идея была совершенно чужда средневековью. В представлении средневекового автора церковь и государство как бы сливались в нечто единое: ведь исключенный из церкви не находил себе места и в государстве, и Гумберт под независимостью церкви понимал ее господство над государством, беспрекословное подчинение центральной светской власти главе римской церкви. Его возмущает, что король председательствует на соборах и что по его указке решаются самые ответственные вопросы в жизни церкви. «Пусть король удовлетворится предоставленным ему правом выражать свое согласие (consensus), а не держит церковь в еще худшем рабстве, чем при лангобардах». «Этот позор церкви начался при Оттоне I и поныне продолжается», — заявляет Гумберт. В возрождении императорского титула Гумберт видел корень зла, которое сторонники Дамиани называли порчей церкви. Так, внутри партии реформы определились два течения: политическое, требовавшее для церкви независимости от короля, и нравственно-религиозное, стремившееся с помощью светской власти искоренить охватившую церковь «порчу». Гумберт не ограничивался одним разоблачением церковных скандалов, но предлагал нечто более практическое: он требовал, чтобы папа инвестировал архиепископов, а последние — епископов; через архиепископов папа будет, таким образом, держать в своих руках всю церковную иерархию, Идеи Гумберта встретили сочувствие среди некоторых влиятельных епископов, тяготившихся зависимостью от короля и императора и стремившихся к сближению с Римом, в котором они видели единственную силу, способную успешно бороться с чрезмерными притязаниями светской верховной власти. Они исходили из того, что далекий Рим не так бдительно будет следить за их жизнью и что под его сенью они смогут жить свободнее и более независимо, чем под крылом близкой империи, постоянно сдерживавшей их стремление к независимости и самостоятельности.
В толщу народных масс, однако, лозунги Гумберта не проникли. Его идеи приобрели лишь отдельных влиятельных адептов среди представителей духовенства. Другое дело в Италии, где Петр Дамиани являлся не столько провозвестником недовольства, сколько лишь одним из его выразителей, притом вовсе не крайним, так как недовольство народных масс шло гораздо дальше критики симонистского духовенства и распространялось на всю феодальную иерархию, без различия между архиепископом и епископом и простым священником-симонистом, фактически также ставленником феодальной знати. Тем не менее «слово божье» монахов, направленное против симонистов, вызвало в середине XI в. крупное народное движение в богатом Милане, славившемся многочисленностью своего духовенства. Все духовенство, владевшее огромными богатствами, было здесь симонистским и гналось за мирскими наслаждениями в не меньшей степени, чем знать Павии, о которой сложилась поговорка: Pavia in deliciis, т. е. «наслаждаются, как в Павии».
Руководителем недовольных в Милане был монах Ариальд. Его выступления находили отклик среди горожан Милана. На первых порах за ним шли не только бедняки и средние элементы города, но и крупные купцы и вообще все миланское население, за исключением лишь духовенства и аристократии. Однако частые и резкие нападки Ариальда на роскошь и богатство оттолкнули от него более зажиточную часть купцов, и лишь беднейшие слои Милана остались до конца верны Ариальду в его борьбе против симонии.
Приверженцы Ариальда вскоре получили от своих врагов прозвище «тряпичников» — «патариев», в котором сказывалось презрительное отношение богатых к бедным людям, поддерживавшим Ариальда. Патарии вошли в историю как первое народное демократическое движение в Италии, направленное против феодального, обмирщившегося и шедшего заодно с крупными феодалами духовенства.