Эльфийский талисман. Повесть о двух городах - Николай Владимиров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не выдержав, Анечка прыснула. Несмотря на то, что гордый и независимый младший Осонахи совсем не походил на вечно робеющего, заикающегося Юру, манера и интонации были до боли знакомы. Тут и страх — боязнь отпугнуть или обидеть, и храбрость отчаяния — рискну, и будь что будет. И безумно-отчаянная, ни на чём не основанная надежда — а вдруг повезёт… Мамочки, ну почему они все такие одинаковые — даже на другой планете…
— Не смейтесь, госпожа моя! — сразу же заволновался младший Осонахи. — Ради Крылатой Заступницы, ради святых Ансари и Ансару… Скажите: вам прежде посвящали стихи?..
— Стихи? — заметно растерявшейся Анечке сразу же вспомнился Юра. — Ой!.. То есть нет… Стихи-то зачем?..
— Дворянин обязан уметь слагать стихи, — просиял Миха. — Иначе как он сможет служить своей даме? «Приниженному» и «смиренному», не говоря о «достойном» не закрыт доступ в благородное сословие — если он владеет оружием, отважен на поле боя и умеет слагать стихи. Неужели в вашей жизни не было рыцаря, избравшего вас своей дамой, готового служить вам, сражаться за вас и, если потребуется, отдать ради вас жизнь?..
«Был один чудик», — подумала Анечка. Сразу же стало неловко, потому что чудик, по имени Юра тоже мог быть где-то здесь, на «Зелёной корзинке».
— Мне бы хотелось посвящать вам стихи, госпожа моя! — продолжал Миха, по-своему истолковав её молчание. — Мне бы хотелось совершать в вашу честь подвиги. Если бы вы знали, какой праздник устроил отец по поводу моего возвращения. Был пир, выступали жонглёры и акробаты, пели менестрели… Были и состязания. Вы этого не видели — были слишком слабы и напуганы, к тому же не знали языка. А мне так хотелось, чтобы вы увидели, какую я одержал победу, выиграв две драгоценности из пяти выставленных.
— Турнир в мою честь, мамочки! — рассмеялась Анечка.
— А ещё мне хотелось бы, чтобы на нас напали разбойники, — Миха не отрывал взгляд от покачивающейся в седле собеседницы. — Дюжина, сотня, тысяча разбойников. Я разогнал бы их, как котят — у вас на глазах. А потом, преклонив колено, признался бы, что моя жизнь и моё сердце навеки принадлежал вам. Вот, послушайте…
Он помолчал немного, словно собираясь с духом:
Пусть дорога далека,
Путь не просто обратный,
Но скакать к руке рука
С вами так приятно.
Ехать в поле с ветерком,
Или лесом мчаться,
И украдкою, тайком
Вами любоваться.
Верьте, не сошёл с ума,
Хоть пою так сладко…
Просто, Аню, вы сама —
Дивная загадка.
Канет солнце среди туч,
Но, моё вам слово —
Ваши волосы, как луч
Солнышка лесного.
Светом полнится лицо,
Ну, а ваши глазки —
Как лесное озерцо
Под зелёной ряской.
В целом мире не сыскать
Мне милей и краше.
Как хочу я разгадать
Аню, тайну вашу.
А ещё о том скажу,
Как бы, между прочим:
К вам на помощь поспешу
Днём и тёмной ночью…
— Ой, мамочки! — рассмеялась Анечка.
— Вам не понравилось? — заволновался младший Осонахи.
— Не скрою, мне лестно ваше признание, мой господин Миха Осонахи та Кано таль та Расви! — не пытавшейся скрыть лукавую улыбку Анечке вспомнились «Унесённые ветром». — Но, честно признаться, оно настолько неожиданно, что я просто не знаю, что вам ответить…
— Смею ли я хотя бы надеяться? — не сдавался Миха.
— Помнится, кое-кто собирался устроить охоту, когда птицы отдохнут, — ловко ушла от ответа девушка. — Так-то вы держите своё обещание?..
— О, простите, моя госпожа! — оживился младший Осонахи.
Пальцы орнелийского принца осторожно коснулись руки москвички, помогая распутать шнурочки на птичьих лапках. Огромный светло-серый в яблоках конь прижался к маленькой золотистой Лису. Провожая птиц взглядом, москвичка приложила ладонь козырьком к глазам — как вдруг почувствовала, как чужая рука обхватила её поперёк талии. Девушка вскрикнула, убирая ладонь — и, воспользовавшись этим, Миха поцеловал её в губы.
Анечка закрыла глаза, задыхаясь — сильный и крепкий младший Осонахи не был похож на рыхловатых московских ребят. Выручил её светло-серый жеребец, вздумавший куснуть Лису за ушко — золотистая кобылка отпрянула и, стараясь удержаться в седле, орнелийский принц был вынужден выпустить девушку.
— Да что вы себе позволяете!.. — возмутилась Анечка, тяжело дыша. — Мой господин Миха Осонахи та Кано таль та Расви!..
— Простите, Аню!.. — тот час же потупил глаза Миха. — Вы были так прекрасны в эту минуту. Я ничего не мог с собой поделать…
— Ничего не мог с собой поделать!.. — Анечка с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться. — Вы что, решили, что перед вами служанка в Осконском замке? Или считаете, что достаточно стихов и бахвальства, чтобы высокородная дама сама упала в ваши объятия?..
И, сообразив, что продолжать разговор — значит, всё погубить, легонько ударила лошадку. Послушная, на этот раз хозяйке, а не младшему Осонахи, та резво пошла. Кажется, Миха что-то кричал вслед или собирался крикнуть — Анечка скакала во весь опор, забирая прочь от берега. Пышные соцветия и красноватые метёлочки касались подола и носков туфель, встречный ветер трепал перо на шапочке и успевшие отрасти волосы, а в голове у москвички крутилась совершенно неуместная в ситуации мысль: «А ездить верхом я, всё-таки, научилась…».
Глава десятая
Лиловым пламенем затянут горизонт…
— Воздух! Летучий огонь справа по борту! — закричали на баке.
Крику сопутствовали шум и беготня — пассажиры заметались по палубе, выскочившие из кубрика матросы птицами взлетели на мачты, на судах каравана зазвонили колокола. Волей-неволей стоявшие у перил кормовой надстройки Наде и Юре пришлось оторваться от открывшейся их глазам картины.
А между тем, картина того стоила. Вех разлился здесь больше, чем на двадцать километров, помимо окружённых палисадами деревенек по берегам виднелись прячущиеся за каменными стенами города. У берегов на мелкой волне покачивались рыбачьи лодки под белыми парусами, среди полей петляли дороги, а на вершинах холмов темнели леса. Справа, над горизонтом, предваряя приближающуюся грозу, клубились неприятного вида тёмно-лиловые тучи.
Посередине реки, ближе к правому берегу, посреди скалистого островка в небо вонзался высокий, неожиданно тонкий утёс, заметно суживающийся
