Личный лекарь Грозного царя - Александр Сапаров

– Странное дело, вроде не нашим письмом написано и буквицы на вид чужие, но пару раз прочтешь – и вроде понятно все. Ладно, Щепотнев, доволен я твоими делами, а когда лекари в мое войско пойдут, совсем хорошо будет.

Ко мне подошел Антоний и тихо спросил:

– Сергий Аникитович, а что ты с листами этими будешь делать Священного Писания?

– Владыко, так что с ними можно делать – вестимо, будут лежать и ждать своего часа, когда в книгу вставим.

– А-а-а… ну тогда ладно, – успокоенно протянул Антоний.

«Интересно, – подумал я, – чего он ожидал – что я скажу, что с этими листами мы в нужник пойдем?..»

В это время нашу беседу прервал архимандрит, который сообщил, что скромная монастырская трапеза уже готова и он приглашает всех откушать чем бог послал.

Да уж, это, конечно, была очень скромная трапеза – пожалуй, и у Иоанна Васильевича было немногим богаче. Расстарался отец Кирилл. Единственное, что отличало монастырскую трапезу, – не было на столах никакого вина. А так столы ломились от блюд. Хлебосольный хозяин усадил всех за стол, это было достойным завершением трудного для меня и для него дня.

Домой я попал довольно поздно. Но Кошкаров, который сегодня сопровождал меня весь день, уходить не собирался.

– Сергий Аникитович, хоть уже темно, но надо поговорить. Надумал я тут дело одно, обсудить бы…

Я тяжело вздохнул и пошел с ним в его флигель. Сонный Гришка открыл нам дверь.

– Ну что там парень наш, живой еще? – спросил Борис.

Гришка закивал, начал крутить рукой перед нами.

Кошкаров перевел эти жесты:

– Говорит, что седня в ноги кидался ему, живота просил не лишать. Вот пусть посидит, поплачет в темнице, а то как православных извести отравой – так не плакал.

И после этих слов с неодобрением посмотрел на меня.

Когда уселись за столом, Гришка закрыл за нами дверь и сел около нее на лавку.

– Думал я долго, Аникитович, – сообщил Кошкаров, – и вот что надумал. Придется нам Захарьина-Юрьева на живца ловить.

– Это как, Борис, ты делать собираешься?

– Так вот как ни крути, а придется тебе, Сергий Аникитович, живцом побыть.

– Постой, постой, Борис, это как понимать?

– А надо, Аникитович, чтобы уверился Никита Романович, что ты знаешь все про его дела и к государю собираешься пойти, и есть у тебя человек, который «слово и дело» крикнуть может. И единственное, что ему остается, это первым, как ты вчера сказанул, что-то вроде «убрать» тебя. Так вот думаю я, что будем мы тебя охранять так, чтобы поняли они, что, пока ты сидишь в Аптекарском приказе, никакой охраны рядом нет и вроде как мы и вход не бережем. А наше дело убийцу, которого к тебе подошлют, перенять. Вот только как в тот раз не получилось бы, что убил себя тать твой.

– Да я и не думал, что он убить себя сможет.

– Ха, о дыбе подумал – сразу ножик и сунул себе в бок, – сказал, оскалившись, Кошкаров.

Еще час мы обсуждали ловушку для отца теперь уже, возможно, не будущего патриарха и не деда царя всея Руси.

Следующим утром, как обычно, я собирался во дворец, мои лекари уже в рассветном полумраке грузили телеги с больничным имуществом, все это перебиралось в Сретенский монастырь, больничка у меня в усадьбе закрывалась: свою задачу она выполнила. Ходкевича увезли еще вчера днем, его я даже не видел. Но, со слов Ирины, он обещал меня навестить через несколько дней, перед тем как уехать в Литву. Плещеев также нас покинул – уехал к Хворостинину, пообещав приехать через два дня для осмотра.

В Кремле, как обычно, в первую очередь я был у государя; поговорив с ним и осмотрев, пошел в Думу, проходя мимо Захарьина-Юрьева, который ожидал Иоанна Васильевича, поздоровался с ним и как бы между делом заметил:

– Слушай, Никита Романович, у меня в порубе один холопишко песни красиво поет, заслушаешься. Мне кажется, такие песни даже царю интересны будут.

Тот побледнел и ничего в ответ не сказал, я поклонился и пошел дальше. В голове был один вопрос: клюнет боярин на меня или нет и когда ждать рыбака? Но так как раньше завтрашнего дня нападение на меня было маловероятно, я отправился дальше по своим делам. После Думы мой путь лежал в лекарскую школу.

Там стоял шум и гам, мои лекари, которых я учил уже два года, расставляли все на свои места, готовили учебные классы к занятиям и командовали послушными новичками. Новые ученики в основном были из родов нищих боярских детей, которых родители не могли даже собрать для смотра, а посему с удовольствием отправили учиться на лекарей, на полном царевом обеспечении, освободившись, таким образом, от лишних трат, а также не очень крепких отпрысков, вряд ли способных стать настоящими воинами. Было еще три паренька из детей дьяков, которые почему-то захотели, чтобы они стали лекарями, а не продолжили отцовскую профессию. Ну мне-то что, с кремлевскими дьяками всегда жил дружно, почему я должен отказать, неплохо иметь обязанных чем-то тебе бюрократов.

Жить все ученики, которых и было-то пока всего пятнадцать человек, должны были в монашеских кельях, питаться тоже с монахами. Единственное, что смог для них сделать, – это выпросить у отца Кирилла, чтобы время молитвы для них было не таким продолжительным, как для монахов, ведь им еще надо было и учиться.

Лекарей я планировал учить два года: в первое полугодие – обучение грамоте, простейшей арифметике и заодно зазубривание строения человеческого тела. Со второй половины года начиналась уже настоящая учеба. За основу взял практическую подготовку – я не собирался забивать им голову всяческими теоретическими рассуждениями, они должны были работать как парамедики в наши дни, хотя азы сангигиены им тоже будут даваться. Все теоретические моменты медицины и проблемы лечения болезней я оставил для существующего пока только в моем воображении университета.

Я прошелся по всем помещениям, посмотрел, как оживает все вокруг. В будущей операционной также уже устанавливался стол и даже присутствовал больничный запах. Монастырская маленькая больничка, где оказывалась помощь монахами, была расширена и очень изменилась: вместо тесных душных келий имелось несколько палат, в которых могло лежать до сорока больных. Для подозрительных и инфекционных больных был сделан изолятор с отдельным входом. Архимандрит, совавший свой нос во все, очень интересовался, зачем мне такая палата. Пришлось и ему показать в микроскопе «водяных тварей», после чего он плевался, крестился и молился, потом сообщил мне, что не спал всю ночь, а пить теперь будет только кипяченую воду. Но смысл изолятора он понял. Может, иногда ему что-то и не нравилось, но за мной горой возвышались царь и митрополит, а я своим прилежанием в молитве не давал никаких шансов заподозрить меня в колдовстве или чернокнижии. Да и с кем он будет играть в шахматы, если меня здесь не будет? Насколько я понял, все остальные в монастыре, кто мог играть, проигрывали ему специально, а его это страшно раздражало. Я же сражался до последнего, и отец Кирилл, выиграв у меня, остаток дня ходил довольный, как кот, наевшийся сметаны.

Удовлетворенный увиденным, я дал ценные указания на завтрашний день по началу учебы и отправился домой.

Уже смеркалось, на улице лежал легкий снежок, мы ехали не торопясь. Неожиданно из переулка выехали несколько конных, и сзади нас также раздавалось ржание коней. Мимо меня со зверским выражением на лице пролетел Кошкаров. Нас всего со мной было одиннадцать человек, а нападавших почти в два раза больше.

Я обернулся назад и услышал крик Бориса:

– Сергий, только вперед, не медли!

Я глянул вперед: половина моих охранников уже летела на засаду. Неожиданный рев Кошкарова «хур-р-ра!!!» огласил окрестности. У меня по спине поползли мурашки, я выхватил саблю и с таким же криком рванул вперед. Когда подскочил, схватка была уже в полном разгаре, улица была узкой, никому не разогнаться, и мы все на конях почти ходили кругами, стараясь в тесноте не задеть своих. Раздавалось только хеканье сражавшихся при сабельных ударах и брань.

Неожиданно сзади нас также послышался еще конский топот, шум и сабельный звон.

Раздались крики:

– Измена, обманул, подлюка!

В несколько секунд наши противники исчезли. На мерзлой земле лежало два трупа неизвестных, а у нас, опустив голову на холку коня, молодой парень.

Сзади выехало еще десять наших охранников. Я посмотрел на Бориса – тот, еще не отошедший от схватки, рявкнул:

– А ты что думал, шуточки все, я специально десяток сзади пустил. Вот и попали черкасы как кур в ощип.

Я подъехал к своему раненому – увы, делать было нечего. Он был мертв, вроде неглубокая рана на шее, но сонная артерия перерезана. На гриве его коня осталась темная полоса крови.