Истории, нашёптанные Севером (сборник) - Коллектив авторов

Срывающимся на фальцет голосом он признался Кайсе в любви.

Ей никогда не приходилось слышать подобного от Гидеона.

И Кайса ответила, что сражена наповал. И побеждена.

— С этим, видно, ничего не поделаешь, — сказала она.

Когда вечером того дня Гидеон вернулся домой в их комнату в бараке, он сразу увидел, что Кайса ушла от него. Все о таком слыхали, и он понял, что к чему. Исчезла ее одежда, корзинка со швейными принадлежностями, мешочек с папильотками и коленкоровый саквояж с особыми прокладками.

Говорят, Кайса и мастер Лундвалль подались в Южную Швецию. Долго ходили слухи, что они разъезжали по ярмаркам, где она разгибала подковы, поднимала мужиков и разрывала пополам телефонные справочники. Их многие видали. Поговаривали также, что в годы войны он сменил имя и стал пастором в церкви Святой Троицы, а потом избрался депутатом в риксдаг. Никогда не знаешь, кому что суждено.

Казалось, для Гидеона в результате этой истории строительство Дома закончилось. Однако в жестянке с надписью «Кофейный напиток высшего качества» на дне, под деньгами, нашлась записка от Кайсы: «Дострой Дом за меня и мой грех».

Она так и написала: «Мой грех».

Но не мог же Гидеон оставаться в Кристинеберге, где всем все было известно. А на медном руднике Адак никто и слышать не слыхивал ни о нем, ни о Кайсе с мастером Лундваллем.

Тот рудник только что открылся, и Гидеон устроился туда бурильщиком. На бурильщиков деньжат не жалеют.

Гидеону выделили койку в холостяцком бараке. В свои смены он выбуривал из горной породы строганые и нестроганые доски и, конечно же, вагонку с лесопилки Тургрена. Ставка была хороша, и жестянка с деньгами быстро пополнялась. По ночам, когда другие мужики метались во сне на своих койках от развратных снов о женщинах, Гидеон лежал неподвижно и думал о Доме.

Однажды, когда день клонился к вечеру, Гидеон бурил шурф для взрывотехников в дальнем штреке, куда еще не поспели строители. Он часто опережал рабочих своей бригады. Сверху, наискосок от того места, где он работал, откололся кусок горной породы. Это даже не глыба была, а скорее небольшой осколок.

Удар пришелся ровно на его правое плечо.

Этот камень потом сохранили. Говорят, на него до сих пор можно посмотреть в одном из флигелей то ли краеведческого, то ли заводского музея.

Весом он был невелик: один из начальников в одиночку вынес его на поверхность. По форме камень напоминал клин или нож из станка для рубки щепы, которую в войну сжигали и использовали вместо автомобильного топлива.

Камень был таким острым, что у несшего его инженера на ладони осталась глубокая рана, а он даже не почувствовал, как порезался. Осколок сверкал медным колчеданом.

Так вот, осколок упал острым концом вниз прямо на плечо Гидеону. И целиком отрубил правую руку. Причем столь аккуратно, что доктор Энгберг сказал: «Можно подумать, будто ее ампутировал главный врач Лундбум из Умео».

Гидеон уже больше не был горняком. Очнувшись от наркоза, он произнес единственное слово: «Дом».

Горнодобывающая компания назначила ему пенсию, которая называлась пожизненной рентой. Гидеон вернулся в Пристанище, где стал тренировать левую руку, чтобы ловить рыбу в озере Вурмшён, собирать ягоды, сажать и копать картошку. А еще рубить дрова и готовить еду, то есть выполнять самое необходимое.

Два года спустя его накоплений хватило на покупку пиломатериалов. С лесопилки Тургрена на Мельничной гряде приехал грузовик и сгрузил доски у дороги.

Гидеон соорудил себе кожаный ремень, закреплявшийся на левом плече. С его помощью он перетаскал все доски в Пристанище. Строганые, нестроганые и вагонку.

Своей единственной рукой он удивительно ловко обращался с молотком, пилой, теслом и клещами. А вот с долотом дело не пошло. Он пытался держать полотно зубами, ударяя по рукоятке молотком. Но ничего не вышло.

Ему удалось поставить внутренние стены и обшить потолок так, что выглядели они почти как полагается. Дверные наличники и напольные плинтусы тоже вышли довольно правильными. Карнизы и деревянная лавка казались почти завершенными.

Но только почти.

Гидеону пришлось отказаться от всего, где требовалось одной рукой держать или держаться самому, а другой выполнять работу. Ему не хватало руки для опоры, руки, чтобы приподнять или придавить, руки, чтобы крепко прижать. Работу, которую можно было выполнить, только подобравшись с одной стороны — с правой, — ему пришлось оставить незаконченной. Края досок остались невыровненными. Гвозди —

незабитыми, концы плинтусов — неотпиленными. Дом наполнился торчащими отовсюду обрубками, зияющими незаделанными стыками. Не закрепленными на трех четвертях своей длины карнизами. Забитыми вкривь и невыпрямленными гвоздями.

Однорукий мужик не в состоянии по-настоящему достроить свой дом до конца. Ему остается только вытереть со лба пот единственной рукой и примириться со своей судьбой.

Что Гидеон и сделал. Он повесил инструмент в прихожей Старой избы, натянул на себя плащ, когда-то подаренный Кайсой, и ушел.

Так вот, если пойдешь от увала Лаупарлиден по ручью к разливу и будешь проходить мимо этого места, неизбежно остановишься на минуту-другую, чтобы внимательно рассмотреть Дом. Нам, кто еще помнит, как было дело, следовало бы, наверное, повесить табличку с кратким изложением этой истории.

А Гидеон живет себе в доме престарелых за обувным магазином Нурберга в Нуршё. Обычно он набивает рукав пальто газетной бумагой и засовывает его в карман. Тогда и незаметно совсем. Продав Пристанище казне, он обзавелся мопедом. Ручка газа смонтирована с левой стороны. Периодически Гидеон ездит в соседний поселок, чтобы поиграть в лото.

Прошлым летом я встретил его у магазина скобяных товаров Стейнвалля. Не смог удержаться и упомянул, что бывал в тех краях и видел дом.

— Какой такой дом? — спросил Гидеон.

— Да тот, что ты построил в Пристанище, — отвечал я.

Мой собеседник ненадолго задумался. Потом наконец молвил:

— Вот как? Неужто он все еще стоит?

— Конечно, — заверил я Гидеона. — Ведь он был построен на славу. Из прочной, добротной древесины.

— Ну, не знаю, — отозвался он. — Я строил так, понемногу, отдыхая от работы и чтобы скоротать время.

— И все равно это большое дело, — возразил ему я. — Не каждый способен срубить такой дом.

— Да я уж успел о нем позабыть, — заметил Гидеон. — Комната получилась тесноватая. И зала какая-то угловатая. Нет, — продолжал он. — Этот дом был неправильной затеей с самого начала.

— Большинство из нас, — сказал я, — не способны на такие свершения. Все-таки твой дом — в каком-то смысле памятник.

— Нет, — отвечал Гидеон. — Если и были в моей жизни свершения, так это то, что я сделал со своей рукой. Горнодобывающая компания даже передала тот камень в краеведческий музей.

— Понятное дело. Видать, он был ужасно острым. Тот камень.

— Наверное, — согласился Гидеон. — Но все равно, надо ж было еще вытянуть руку вперед под правильным углом. Не испугаться и не отпрянуть назад. Расправить плечо так, чтобы осколок прошел сустав насквозь.

— Ясно, — отозвался я. — Вон оно что.

Вот как.

Андреа Лундгрен

«Папа-дыра»

(Рассказ)

В переводе Анастасии Шаболтас

Когда папины веки опускаются словно нож гильотины, Коре захлопывает дверь автомобиля. Отец переводит взгляд на дорогу, и с неосвещенного заднего сиденья Коре видны только его правые рука и нога, кусочек щеки. На приборной панели лежат папины солнечные очки и подмигивают ей как черные звезды. Тихо шумит кондиционер. В салоне пахнет новой обивкой.