Последний кабан из лесов Понтеведра - Дина Рубина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга. Он желчно усмехнулся.
– Ты же знаешь этого идиота! – сказал он.
– А на родину ты не хотел бы вернуться?
– В Испанию?.. – Он довольно долго молчал, засыпая в джезву какую-то травку, колдуя над крошечной порослью огонька в конфорке. – …Я там бываю время от времени. Вот, в прошлом году работал над декорациями к новой постановке «Кармен» в «Лисео» – пригласили по старой памяти… Но и в Испании я не могу оставаться долго – там уже все другое, чужое, особенно в центре, в Мадриде, – другая жизнь, за последние годы слишком многое изменилось – люди, нравы, даже одежда…
Во времена моего детства, – сказал он, – женщины почти всюду, не только на юге, носили черное, это было принято. О, я еще помню школьные годы, эти бесконечные шествия со свечами в сумерках к мощам святых… Сейчас Испания – просто западная страна. И это, разумеется, неплохо… Да, это неплохо! – повторил он. – Хотя мы – гальегос – не любим перемен. Мы неторопливы, хитры, подозрительны, не жалуем чужих… Да-да, я знаю, как ты представляешь себе Испанию: кастаньеты, веера, коррида… Я – с севера… Галисия – вот что меня успокаивает: север Испании – холодный, ясный, и наши леса – дубовые, буковые, ясеневые леса… Чем севернее, тем мрачнее. Даже серый камень домов как будто темнеет – ближе к Бургосу вообще все вокруг навевает мрак средневековья… Туда хорошо приехать ранней осенью, пожить два-три дня на побережье, в какой-нибудь приморской деревушке – Моанье или Санхенхо, встать пораньше, побродить среди людей на утреннем торге: прилавки ломятся от морской живности, все бледно-серо-розовое, влажное, блескучее, пахнет морем! Можно посидеть в рыбном ресторане – знаешь, как готовят у нас жареных осьминогов!
Если тебе придется бывать когда-нибудь на севере, зарули в «Каса Солья», это в провинции Понтеведра, если взять по шоссе на Ла-Тоха. Там подают божественную камбалу с моллюсками в светлом соусе, а на десерт, если повезет, – фильоас, это блинчики с кремом. В Виго, в ресторанчике «Эль Москито» готовят настоящего жареного козленка… Сейчас не везде можно найти на севере настоящую галисийскую кухню. А что касается, например, аррос де вьейрас (это рис с моллюсками и рачками) – как следует его готовят только в «Пуэсто Пилото Алькабре»… Боже, мой север! Как я люблю идти вдоль каменных оград, у нас ими обносят клочки земли, и встречать этих прямых статных старух в черном, с косой в руках, и обернуться и долго смотреть – как бредут они за повозкой, груженной сеном. А утром под солнцем серая песчаная коса на Ла-Тоха переливается, как гигантская створка перламутровой раковины…
– Испания – серьезная страна, – сказал он и вдруг улыбнулся… – Просто там у людей совершенно другое чувство юмора. Там нельзя шутить, как шутят, скажем, в Италии. И это – во всем. Например, в Италии распятый Иисус – это тридцатилетний красавец.
В Испании страшные распятия… Мы догадались, что если он дважды падал на крестном пути, то должен был расшибить себе колени. Поэтому сплошь и рядом на кресте он – с разбитыми коленями, с содранной, свернутой шкуркой кожи, израненный и измученный… Опасная страна, опасные люди… Это здесь, – продолжал он, – среди местных крикунов принято орать друг на друга, размахивая руками перед самым носом, но носа так и не коснуться. Там не так… Там каждое движение, каждый жест исполнен сокровенного смысла и истолковывается самым опасным образом. Тебе приходилось видеть фламенко? Нет, не то, что показывает ученикам наша великолепная Брурия, и не туристический вариант для богатых американцев. Настоящее фламенко надо смотреть в Андалусии. Вот тогда бы ты поняла, что великие традиции этого искусства научили испанцев внимательно относиться к движениям человеческого тела… А плечи! Ты знаешь, как умеет говорить плечами настоящая испанка!
(Тут я вспомнила, как он показывал ребятам бой быков.) Я смотрела, как его небольшие красивые руки сноровисто приготавливают кофе, как ловко и даже любовно он берет предметы, как точно ставит на плоскость стола и как все вокруг послушно этим рукам; по тому, как он брал предметы, казалось, что и кофейник, и изящные чашечки, и конфетницу с выгнутыми, как лепестки цветка, краями сделал именно он. Вдруг я увидела, какой это уютный домашний человек; он был хозяином пространства, неуловимо и ненавязчиво он его создавал, я вдруг обнаружила, что мне хорошо, славно тут сидеть и слушать его, с удивлением ощутила в себе необыкновенное расположение к этому маленькому, некрасивому, но чем-то притягательному человеку.
– Вот Лорка писал: «В Испании мертвый человек гораздо мертвее, чем в любой другой стране мира…» А у нас, в Га – лисии, вообще к смерти относятся… как бы это тебе объяснить… по-дружески, что ли, на равных.
– Умер-шмумер, лишь бы был здоров? – спросила я.
– Приблизительно. Но с гораздо большим уважением. Смерть, понимаешь ли, это настоящее торжество духа, это… К сожалению, – Люсио досадливо пощелкал пальцами, – у меня не хватает иврита объяснить тебе более… вздохновенно, красочней, страшнее!.. Недалеко от Сантьяго, в округе Ньевес, каждый год 29 июля все те, кто спасся от смерти, надевают саваны, ложатся в гробы, а их родственники обносят их вокруг церкви Рибартеме.
– Зачем? – недоуменно спросила я.
Он задумался… Положил на стол ножик, которым разрезал фрукты, нервно потер ладонями колени.
– Может быть, подразнить старуху? Хотя вообще-то считается, что они возносят святой Марте благодарность за спасение… Ты знаешь, я с детства над этим думал. Вернее, когда стал подрастать – всегда думал о смерти. Мне кажется, настоящие мужчины должны жить так, словно каждую минуту они готовы принять ее в объятия, как подружку. И еще… еще мне кажется, что художник… н у, я имею в виду человека, что видит толпу не изнутри, понимаешь?..
– Я понимаю, – торопливо сказала я, – дальше!.. Он испытующе взглянул на меня, помолчал.
– Так вот, мне кажется, – медленно проговорил он, – что художник сам должен сочинить сюжет своей жизни, любви, смерти… так же как сочиняет он его для своих персонажей. Великий художник ведет на ниточках, как послушных марионеток, не только своих героев, но и… собственную смерть. Ах, черт возьми, послушай, как жаль, что ты не понимаешь испанский! – воскликнул он в отчаянии.
– Как жаль, что ты не понимаешь русский, – тихо возразила я.
– Послушай, – продолжал он, – я расскажу тебе, как в ранней юности однажды в Мадриде в двух шагах от меня убили человека.
Это было в одном из обычных недорогих баров, на улице Эспос-и-Мина. Я – провинциальный сопляк, можешь вообразить меня в мои восемнадцать лет, явился из медвежьего галисийского угла, только-только закончив школу… И вот – Мадрид, столица… я целыми днями брожу по городу, просто околачиваюсь по улицам… Ну, и зашел пропустить пару кружек светлого пива – кстати, там и сегодня продают хорошее пиво…
Стойка была расположена в центре узкого длинного зала, и по обе стороны ее теснилась публика. Не знаю – почему я сразу обратил внимание на этих троих: они стояли напротив меня, по другую сторону стойки – двое светловолосых, а третий чернявый, он говорил с каким-то строптивым и одновременно виноватым выражением на лице. А те двое его молча и мрачно слушали…
Я заказал пива. Но официант – и это было странно – как-то рассеянно и невнимательно выслушал заказ и повернулся к тем троим. Казалось, он прислушивается к их разговору. Между тем в гуле голосов чернявый – я видел по движению губ – говорил все громче и все быстрее, а те двое мрачно и коротко что-то отвечали. Все трое – это было сильно заметно – взвинчивали друг друга все круче.
И тут чернявый вскинул руку, дал пощечину одному из тех двоих и опрометью бросился к выходу. Они настигли его у самых дверей, повалили на пол и стали страшно бить – ногами, кулаками, вгоняя, вколачивая в пол. Людей – всех, кто толпился в баре, – словно линейкой отодвинули, как шелуху, которая скрипела под ногами…
И через противоположную дверь бара публика стала быстрым ручейком вытекать на улицу. Да и официанты – их было, кажется, двое – тоже сразу куда-то исчезли… Я остался один и оцепенело смотрел, как те двое убивают третьего… Стоял как вколоченный, двинуться не мог. Знаешь, что меня заворожило?
– Красота убийства? – спросила я. Он сказал тихо и восторженно:
– Да!.. Я видел, как блеснуло длинное лезвие ножа, и те двое сразу метнулись на улицу и исчезли. Под потолок взмыл фонтан крови, и я понял, что они перерезали чернявому бедренную артерию.
Несколько секунд он лежал, скорчившись, прикрыв рукою пах, потом вдруг поднялся и, зажимая рану, из которой при каждом его шаге толчками выбрасывалась кровь, заливая пол бара, медленно двинулся к телефонному аппарату на стенке. Дотянулся до трубки и хрипло выдохнул: «Me mataron!» (меня убили!), трубка упала, повиснув на проводе, и он упал и больше не двигался, и кровь перестала течь.