Академия Ребеллион (СИ) - Цезарь Юлия "Skazka569"

— Боги, я боялся, что больше тебя не увижу, — прошептал он и прижал личико Евы к своему плечу, крепко обжимая тело.

Замок на толстой цепи щелкнул, которым был скован массивный сундук, запрятанный глубоко в душе, куда были сложены чувства. Как же Ева скучала по этим объятиям, по словам, которые обращены к ней, по родным серым глазам, смотрящим именно на нее. Буря прежних чувств вырвалась из сундука, срывая крышку в один миг. Руки Евы поднялись вверх, чтобы обнять Винсента, также сильно прижать его к себе и больше никогда не отпускать! Но рухнули вниз под тяжестью всепоглощающей вины, которая тоже вернулась к ней. Вина за то, что она сделала с ним. С ними обоими. Она старалась забыть это, просто жить дальше, но факт оставался в том, что она никогда не простит себя, не сможет. Оттого только сильнее резало по сердцу его беспокойство. Она не достойна его спасения.

— Идиот, ты не должен был так рисковать из-за меня, — шепнула Ева и всхлипнула. Влага заполнила глаза, но она сдерживала слезы. Не заплачет, хотя ей очень хотелось. Хотелось кричать в голос из-за того, что он разбередил старую рану. Но ему знать об этом ни к чему. Ведь он совершил безумный поступок ради нее, за него она испугалась даже больше, чем за себя. — Спасибо, — все же поблагодарила она Винсента от всего сердца. Он должен был получить от нее хотя бы это короткое слово, раз уж она не смогла ответить на его объятия. Просто не смогла, боялась затащить его в тот ад, который несла в себе.

По толпе снова прошлось какое-то волнение. Все смотрели внутрь коридора, где скрылся принц, который все никак не появлялся. Некоторые порывались ему на подмогу, но преподаватели больше никого не пускали внутрь, потому что здание рушилось на глазах, и это было слишком опасно. Рисковать ещё большим количеством жизней никто не хотел.

— Пора убираться отсюда, — сказал Генрих, спеша на подмогу. Он в два длинных шага оказался подле Риз, но не требовал, чтобы она поднялась. Вместо этого заставил ее отцепиться от подоконника и взял на руки, ему так легче будет защитить их обоих от огня. С ней на руках он вышел из комнаты и быстро прошел по коридору, покидая опасное место. Языки пламени расступались перед ним под действием магии, а молитвы защищали от жара.

Генриху не нравилось то, что он обнаружил. Кто-то хотел навредить именно Риз, и он обязательно найдет виновника и заставит поплатиться. Сегодня пострадало слишком много людей. Шагая сквозь толпу, он внимательно изучал лица собравшихся, быть может, увидев Риз живой, этот кто-то выдаст себя. Но в лицах было лишь облегчение. По крайней мере, второкурсниц всех удалось спасти.

Риз будто бы требовалось за что-то держаться, и она держалась за его ворот рубашки, будто вокруг него в каком-то защитном куполе дышать было легче, и прижавшись носом к его груди, покашливая, Риз вдыхала и всё не могла насытиться долгожданным воздухом, не видя, что они уже в безопасности.

Сейчас на самом деле всем было плевать, особенно виновникам происшествия, на смерть одного человека. В лицах всех был ужас, смешанный с облегчением. Девочки плакали, тряслись, а парни успокаивали их. Плевать было, кто богат, а кто беден. Кто в ссоре, а кто в дружбе. Знал ли кто кого или нет. Это страшное горе объяединило весь второй курс.

И плевать также было на свои секреты.

Винсенту было плевать, если их кто-то увидел. Он не отпустит её сейчас. Для него, пока не скроется последний язык огня, Ева всё равно будет в опасности. И лишь иногда, когда она вновь кашляла в его ухо, он отпускал её, обливал водой быстро высыхающее от жара лицо, надавливал на губы большим пальцем, чтобы хоть капелька влаги попала в рот, после чего опять прижимал к себе, сначала к плечам, потом к груди, где голова Евы в такт его бешенному сердцу слегка дергалась из-за ударов.

— Еще раз скажешь такую глупость, выброшу обратно в огонь, — это всё, что он с укором в голосе ответил на ёе слова.

— Этому лекаря!

Слышал он откуда-то сверху. Кто-то пристоился у его ног, и ступни вместо жара почувтсовали тепло. Но плевать было на лекаря. Плевать, что под ногами лужи крови, а ступни изранены в мясо. Но был один крик, который заставил его оторваться от Евы:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Профессор Ридмус!

— Вы должны быть в кровати!

— Здесь опасно!

Знал профессор, для кого тут опасно — для детей, потому что вампир пришел на запах крови. Голодный вампир. Вампир, который терял силы без крови и от раны, которая так и не зажила.

Но сейчас сюда пришел не вампир. Сюда пришел профессор. Маг стихий. Декан, который, несмотря на боль и слабость, прихромал, держась за рану в области груди. Его красные глаза блеснули в красном зареве, и потребовалось меньше минуты, чтобы понять природу огня. Узнать магию. Тёмную магию, которую маги-учителя не могли снять из-за банальной ошибки — они приняли это за профессиональное проклятие. Будто бы если взрослый человек искал глубокий смысл в простой, но короткой загадке, обдумывал всё, что только знает… Но ответ был понятен лишь ребёнку, ведь он так прост.

Здесь знание многих лет сыграло с преподавателями злую шутку, и они потеряли слишком много времени.

Простая магия, но насыщенная плохими эмоциями. Столь сильными, которые мог иметь лишь ребёнок. А злее и безжалостнее подростка нет зверя во всём мире.

— Йеон, этот огонь не подвластен магии!

Крикнул кто-то сбоку, пока профессор вновь возобновил шаг к коридору. Он проходил мимо парней и не мог скрыть гордости за детей, которых они воспитывали. Молодые юноши, несмотря на страх, бросались во власть стихии, лишь бы спасти слабый пол. Он видел, как незнающий второкусницу третикурсник обнимал и успокаивал в своих руках. Он видел, с каким чувством пели жрецы, голоса хрепели от дыма и усталости, но продолжали делать огонь менее горячим. Ридмус наблюдал, как его ученики — его факультета — безошибочно применяли магию, чтобы не давать огню распространиться. Фехтовальщики на своих спинах несли друзей и товарищей, которые пострадали, к воде и лекарям, превозмогая усталость и ту же горечь при дыхании.

Ридмус шел к огню и наполнялся гордостью.

— Потом займитесь ею. — Генрих посадил Риз у шара с водой рядом с лекарем, который занимался ногами Винсента. Ей нужна была помощь, но он должен был рассказать Ридмусу. Конечно, у него были вопросы и к ней, и к Винсу с Евой, но это все потом. — Роб, помоги здесь, — подозвал он товарища, а сам пошел догонять своего декана.

Профессор Ридмус выглядел жутко, Генри никак не ожидал, что он будет так плох. Внимательный ученик сразу понял, в чем дело, но и это сейчас тоже не имело никакого значения. Он нагнал Йеона, но остался на расстоянии, чтобы иметь возможность ответить голодному вампиру.

— Профессор Ридмус, — осторожно позвал Генрих, будто лишний раз хотел убедиться, что говорит именно с уважаемым деканом, а не хищником, — если вам нужен источник, я нашел его. Второй этаж, середина коридора.

Ответа ему никакого не было нужно. Свое дело он сделал, и потому отступил, чтобы не мешать профессору делать свое. Однако продолжал внимательно следить за ним.

Услышав имя любимого профессора, Ева положила руку на грудь Винсента, чуть отстранилась от него и повернула голову в направлении шума. Ее брови сдвинулись к переносице, когда она увидела его состояние — ему не стало лучше. Что он здесь делал? Нельзя, чтобы другие ученики его видели таким, с красными, жаждущими крови глазами. Она взволнованно прикусила губу, ожидая, что же сделает Йеон.

Он перевел взгляд с детей на пламя и нахмурился. Это пламя было просто живым, вот почему оно не гасло. Но его вырастили в злости и в ненависти, отчего тот обрёл не ту цель, для которой изначально применялось такое проклятие. Собирая все силы, что у него были, Ридмус вошел в огонь, позволяя ему «напасть на себя». Эту стихию нужно было подавить. Она вырвалась из тисков приказа своего создателя, и её нужно было усмирить.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Эмоции Ридмуса были сильны, и было много хороших воспоминаний. Его сердце всегда открыто, он любил и был любимым. Он познал радость и счастье от обычной прогулки в лесу. Он видел рождение, чувствовал свободу. Он был живым, несмотря на мёртвое тело.