Михаил Задорнов - Задорнов Михаил Николаевич

Обыватель оказался еще тупее отечественного. На кухне не с кем поговорить о вечном, всхлипнуть о настоящем за стаканчиком свежего самогона. В гостях никто не угостит ни щедрым пирогом, ни славным анекдотом. Чувство юмора у всех ниже пояса. На развлекательных программах смеются только дети и немцы.

В еде — добавки. Хлеб не пахнет детством В магазинах нет простой селедки. Колбаса — полиэтиленовая. Искусственные курицы несут искусственные яйца. У жены — аллергия на негров.

Разве о такой жизни на Западе мечтал Бодягин? Женщины не умеют готовить суп! Жена купила новое платье — никто даже не спросил, где достала. Что за жизнь?

Как тут не стать злым, когда по ночам под окнами то и дело проносится «Скорая помощь» с воплем кенгуру, которому сверлят зубы отечественной бормашиной?! Если бы Бодягин знал, что на Западе так воют по ночам «Скорые помощи», он сразу бы уехал на Восток.

Но главное разочарование — это люди. Повсюду — интеллигентный обман, культурная зависть, обаятельное предательство, улыбчивая безнадежность. Ей-богу, куда добрее искреннее хамство родины, чем деланые улыбки роботов чужбины.

Как быть? Скоро уж муха на голову без тормозов не сядет, а что сделано в жизни? Как успеть принести пользу оглохшему от собственного чванства человечеству, если его статьи печатают в том только случае, когда он делится гонораром с редактором?

Разозлился Бодягин на цивилизацию больше, чем на отечество, и понял, что выход остался один: на родину! В монастырь! В одиночество кельи, где нет визга сирен, суеты мирской, где скромная, неразвращающая еда. И молитвы, молитвы, молитвы — за извечно грешное человечество.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Монах Бодягин проснулся в своей келье и задумался не на шутку. Как жить дальше? Десять лет он провел в монастыре. Видеть монастырские безобразия у него не было больше сил.

Верхи ссорятся из-за кресел. Церковь раскалывается по национальным интересам. Большинство прихожан искренне верят в Бога, только когда выпрашивают у него что-нибудь во время молитвы. Архиепископ — бывший кагэбэшник. Секретарь епархии отпускает с черного хода грехи за валюту депутатам и рэкетирам. В келье топят только летом. Почти никто не соблюдает поста. Компьютер заржавел, потому что бабка Настя моет его по вечерам вместе с посудой.

Сам монастырь обветшал. Непогода скребла его веками. На деньги от пожертвований на ремонт настоятель выстроил на своем участке баню с бойницами.

Когда-то монастырь был оплотом и гордостью державы. Об его стены не раз разбивались неприятельские набеги. А теперь?

Перед колокольней — вечная лужа от протекающего позапрошловекового, екатерининского водопровода. За трапезной с тех же времен — свалка. Стены исписаны туристами. Даже на главном колоколе кто-то нацарапал: «Здесь были отец Иннокентий и будущая мать Анна».

Но главное разочарование — это люди!

У главного входа монахи прямо из-под полы своих ряс торгуют фальшивыми мощами Ильи Муромца. Молодежь травит анекдоты в трапезной, словно это — палуба корабля, который лет семьдесят не приставал к берегу с женщинами. Когда дьякон поет по утрам, перегар перешибает запах ладана. Привратник разрезал пополам свечки и каждую половинку продает за полную стоимость. Сосед по келье во время Великого поста ночью, тайком, звеня на всю келью фольгой, ест под одеялом шоколадки с орехами. По утрам под окном старый ворон начинает ворчать еще до петухов, накаркивая всем бездарное будущее. От его карканья просыпаются мухи в келье, поэтому вставать приходится еще до петухов, с первыми мухами…

Бодягин предложил настоятелю выпускать стенгазету «Монастырская правда», чтобы высмеивать, критиковать, клеймить… Но настоятель сказал, что бумага нынче — дефицит и такая стенгазета дорого обойдется монастырю, потому что у него слишком длинные стены.

Опустилась от безнадежности голова Бодягина, пригнулась к земле, как дерево на прибрежной дюне от постоянного морского злого ветра. Злоба одолела Бодягина. Куда бы ни упал его взгляд, всюду видел он безобразия, серость, бездарность. Выход оставался один. И Бодягин взмолился: «Господи! Возьми к себе мою душу! Нет ей, безгрешной, места на грешной Земле. Одному Тебе верит она, одному Тебе хочет служить верой и правдой!»

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Уже несколько лет душа Бодягина металась по Раю, не находя себе места для успокоения. Да, Господь сжалился над горемыкой и взял его душу к себе. Но такого безобразия от Рая душа Бодягина никак не ожидала. Здесь, в Раю, она встретила души тех, кого сам Бодягин разоблачал и клеймил еще на Земле. И здесь они насмехаются, плюют прямо в его душу.

Душа Бодягина попыталась разобраться, как они сюда проникли. Оказалось, ключник Петр давно уже пускает в Рай кого попало за мелкие услуги. Иногда вообще просит кого-то постоять за него на воротах, сам без спроса отлучается на Землю, напивается, теряет ключи и не может вовремя вернуться на работу, потому что у него заплетаются крылья.

Большинство ангелов за райскими прелестями забыли о своих благодеяниях и даже земным девственницам являются во снах в непотребном виде — без нимбов.

Ада никто не страшится, потому что в Аду уже давно царит непрекращающееся веселье. Жарить перестали. Если кого и жарят, то не по инструкции, без огня. Кончилась сера. Новые поставки не возобновляются В чистилище занимаются приписками. Херувимы летают в Ад подглядывать за новенькими грешницами.

Всевышний устал от мировой людской глупости, дремлет от века к веку. Небесная канцелярия иногда шепотом докладывает ему о скором царствии Божьем, а ангелы-хранители никого к нему не допускают.

Разозлилась, заметалась душа Бодягина и поняла, что выход оставался один: достучаться, поведать Господу правду, открыть глаза Всевышнему, пробудить его от давнишней дремоты.

ГЛАВА ПЯТАЯ

На необитаемой планете было пустынно. Начинался местный, слегка фиолетовый рассвет. Душа Бодягина растянулась на песке, похожем на морской песок Земли. Сюда сослал ее Господь после того, как она до него достучалась.

Душа недоумевала. За что? Ведь она поведала Господу правду.

— Один я знаю, что есть правда! — ласково ответил Господь и отлучил Душу от своего царства на планету-одиночку, в самую забытую загогулину Вселенной.

— Ну и хорошо! — обиделась Душа. — Зато здесь — никого и ничего. А значит, хоть теперь я отдохну от мирового несовершенства и чуши.

Душа сладко, по-змеиному потянулась, хотела задремать, как вдруг встрепенулась… Из-за противно неровного горизонта безобразно криво выползало местечковомелкое, недостаточно фиолетовое светило!!!

— Неужели и тут халтура? — похолодела Душа.

Она поняла, что от себя ей никогда и никуда не скрыться. И ей невыносимо захотелось обратно на Землю…

Не плачь, Федя!

Ну что тебе сказать Федя? Побывал я в ихнем ФРГ.

Честно скажу — жить там можно. Даже можно жить и не пить. Более того, можно жить и не воровать.

Не веришь? Наливай! Ух, хороша самогонка! Такой у них там нет, Федя. Пожалуй, это единственное, чего у них там нет. Ну вот, опять не веришь! Ты, Федя, скажи честно, ты представлял себе когда-нибудь коммунизм? Только в детстве? Правильно. Сейчас мы уже глупостями не занимаемся. Так вот, Федя, заходишь в ихний универмаг, а там на каждой полке — по коммунизму! Клянусь! Хоть век мне сахар по талонам получать. Ну что ты глаза выпучил? Точно тебе говорю. Хочешь туфли зеленые с жабо и подошвой в дырочку, как дуршлаг, — пожалуйста! Хочешь шорты вареные с капюшоном — будь любезен! Ну что ты, Федя, на меня, как краб, смотришь? А в продуктовый к ним вообще лучше не заходить. У них там эти сыры, как эти… как книги в библиотеке. Видал когда-нибудь книги в библиотеке? Не видал? И я не видал. Да что там сыры, Федя! Там бананы, ананасы на прилавках лежат. Представляешь? Ананасы! Не представляешь? И я впервые увидал. Ничего так, вкусный на вид. На нашу большую лимонку похож. У них, Федя, вообще такие фрукты есть, глядя на которые Мичурин бы глаза, как ты, выпучил и повесился на своей черешне.