Царский духовник - Владимир Лебедев

Испугались казанцы, вымолили у царя перемирие и стали к себе на Казань в цари просить Шиг-Алея, любимца государя московского, родом из царевичей казанских.

Согласился царь Иоанн Васильевич, но нагорной стороны волжской, где построен был новый город Свияжск, назад татарам не отдал. Недолго царствовал на Казани Шиг-Алей: скоро ушел он оттуда, не поладив с мятежными вельможами казанскими.

Опять Казань возмутилась против царя московского…

В тот день, как должны были до Москвы дойти вести о новом мятеже казанском, молодой царь Иоанн Васильевич с утра беседовал со своими советчиками неизменными - отцом Сильвестром и Алексеем Адашевым. Сильно возмужал и изменился царь Иоанн Васильевич: гордо смотрели очи, повелительна сделалась речь его. Сознал свою силу могучий владыка государства обширного… Но все же покорно слушал он наставления старого священника и добрые советы Алексея Адашева, еще не разлюбил он бескорыстных приближенных своих, еще доверял им во всем.

- Что ни говори, отец Сильвестр, а придется мне третий раз на коня сесть, меч препоясать и вновь полки вести на Казань. Опять сносятся казанцы с моим недругом жестоким, ханом крымским, хотя и дали мне клятву верными быть и не выходить из моей воли царской.

- Чует мое сердце, царь-батюшка, что на этот раз благословит Господь твое оружие бранное победой, - сказал старец Сильвестр, умиленно глядя на смелое лицо молодого царя.

- Теперь самая пора, - отозвался и Алексей Адашев. - Ослабела Казань, нет в ней согласия и крепости. Великая слава тебе будет, царь Иоанн Васильевич, ежели покоришь ты и с лица земли сотрешь исконного врага земли русской!

- И сам я надеюсь на удачу, с помощью Божией! - сказал молодой царь, раздумчиво нахмурив свои брови соболиные. - С поляками нам теперь войны не вести, крымского хана я не боюсь и недавно еще знатно его проучил. Шведы далеко, и у литовцев на нас боем идти силы не хватит.

Оба советчика государевы глядели очами любовными на молодого царя, что готовился на подвиг великий. Старец Сильвестр до глубины сердца тронут был отвагою молодого государя, что еще недавно все дни свои потехам да забавам отдавал, а теперь стал правителем мудрым, полководцем мужественным. И вспомнились тут невольно старому священнику те мгновения, когда на высоком берегу Волхова-реки неведомая сила подвигнула его идти в Москву и сердце царя молодого к добру обратить. Набожно перекрестился старец и возликовал радостью духовной, как будто даже некая частица гордости земной проникла в душу смиренного пастыря… Но сейчас же опомнился старец Сильвестр и с великим сокрушением покаялся мысленно Богу: “Не моей слабою волею совершена сия перемена чудесная; все от Тебя, Боже! Ты так судил, и Ты устами моими царю говорил”.

Пока предавался старец мышлениям благочестивым, царь Иоанн Васильевич с Алексеем Адашевым беседу вели о ратных делах: обсуждали, кого воеводами послать, где полкам собраться, сколько огнестрельного запаса захватить. Внезапно прервана была их беседа стольником дневальным, что вошел и царю в пояс поклонился.

- Что тебе? - спросил его царь.

- Из-под Казани гонец, великий государь.

Заторопился царь, встрепенулись Адашев и старец Сильвестр.

Вошел в горницу царский молодой сотник стрелецкий в одежде, пылью покрытой, кое-где порванной - видно, что из далекого пути. Отдал гонец земной поклон царю, а когда поднялся, узнал в нем Алексей Адашев своего брата меньшого, удалого Данилу Адашева. Обрадовался Алексей Федорович, да и старец Сильвестр старому знакомцу приветливо улыбнулся; но при царе не смели они о своих делах говорить.

Молодой гонец еще раз поклонился царю в пояс.

- Царь-государь, прислали меня воеводы твои из-под Казани. Велено мне сказать твоему царскому величеству, что совсем взбунтовалась Казань непокорная.

Подъезжали под казанские стены воеводы твои, князь Микулинский да князь Оболенский, и хотели они мятежных казанцев словами разумными успокоить, чтобы те ворота отворили и опять твою царскую власть признали. Не покорились казанцы, грубыми речами поносили воевод и в твою царскую дружину из луков и пищалей стреляли. С таким наказом от воевод послан я к тебе, царь-государь.

Нахмурилось чело царя Иоанна Васильевича, оглянулся он на советчиков своих, словно взором говоря им: “Что, не моя ль правда была?!”. Но потом скоро овладел собою, перекрестился и произнес со вздохом глубоким:

- Видно, так Богу угодно!

Затем зорко глянул он на молодого гонца и ласково молвил ему:

- А ведь я спервоначалу не признал тебя, добрый молодец. Теперь-то вижу - ты брат моего слуги верного Алексея, ты во дворце Воробьевском чернь мятежную разогнал?

- Я, царь-батюшка, - ответил, опять кланяясь в пояс, Данила Адашев.

- Так вот же тебе за твою службу добрую мое спасибо царское и мое пожалование.

Кивнул царь головой стольнику и повелел:

- Ступай к моему боярину дворецкому, пусть принесет он мне гривну золотую, награду ратную; хочу я доброго молодца ею пожаловать.

Упал в ноги царю Данила Адашев.

- Ладно, ладно, - сказал ему ласково царь Иоанн Васильевич. - Поди с братом обнимись, чай, долго не видались.

Отошел молодой воин к Алексею Адашеву; обнялись братья и стали тихо меж собой разговаривать. Тем временем царь Иоанн Васильевич глубокую думу думал.

- Алексей, - вдруг позвал он любимца своего. - Хочу я так полки мои устроить, слушай: велю я собраться войску из дальних областей в Коломне и Кашире; из ближних - в Муроме. Московские полки мои поведут князь Александр Горбатый да князь Петр Шуйский; Михайла Глинского пошлю я на Каму, а будут при нем дети боярские, стрельцы, казаки, устюжане и вятичи. Свияжские воеводы пускай займут дружинами конными перевозы на Волге и главную рать ждут. Ладно ли я придумал?

- Изрядно, государь, - ответил Алексей Адашев.

- Б'ольшими воеводами, - далее стал говорить молодой царь, - поставлю я боярина князя Мстиславского Ивана Федоровича, да князя Воротынского Михайла Ивановича.

Передовой полк поведут князь Иван Турунтай-Пронский да князь Димитрий Хилков. По правой руке воеводами будут боярин князь Петр Щенятев да князь Андрей Михайлович Курбский; по левой руке - князь Микулинский да боярин Плещеев. Сторожевые полки будут под началом у князя Василья Оболенского-Серебряного да Семена Шереметева.

Мою царскую дружину поведут князь Владимир Воротынский да боярин Иван Шереметев.

Ладно ли я удумал, Алексей?

- Ладно, государь, лучше и придумать нельзя.

- А назавтра надо Думу созвать да благословения попросить на подвиг ратный у отца митрополита и у других святителей. Сам я во главе рати моей стану и ее на татар поведу.

Вмешался тут старец Сильвестр:

- Ужели подвергнешь опять себя, государь, невзгодам и трудам бранным? Немало уже ты на пользу земли русской трудов понес. Дважды ходил ты походом на Казань непокорную… Пошли на этот раз лишь воевод избранных, а свою царскую особу обереги.

- Нет, отец Сильвестр, я хочу вместе с воинами моими потрудиться. На глазах царских станут они еще доблестнее и головы своей не пожалеют. Да знает вся земля русская, что готов царь Иоанн Васильевич вместе с последним воином рядовым за нее голову сложить.

В ПОХОД

Через день после того, как получил царь Иоанн Васильевич недобрые вести из-под Казани, собрал он Думу; там возвестил он боярам и духовенству, что пришла пора сломить гордыню Казани мятежной, что пришло время избавить Русь от врага старинного, близкого и опасного. Перечислил молодой царь все обиды, понесенные от казанцев непокорных, изобразил в словах красноречивых долготерпение свое и все милости, оказанные мятежникам. Потом пересчитал перед думцами все силы земли русской, все полки конные и пешие, весь снаряд огнестрельный, всех воевод доблестных. Сказал далее царь, что сам поведет великую рать под стены казанские.

При этом встал с трона своего золотого, перекрестился и, обратясь к митрополиту Макарию, воскликнул голосом потрясенным: “Бог видит мое сердце! Смогу ли некогда без робости сказать Всевышнему: “Се я и люди, Тобою мне данные”, если не спасу их от свирепости вечных недругов земли русской, с коими не будет ни мира, ни отдохновения!“.

Шумными кликами приветствовала Дума царская мудрые и отважные слова государевы.

Долго еще шел совет, много еще говорил молодой царь о походе великом и трудном.

Когда же окончил он речь свою, поднялся с места митрополит Макарий и вынул большую грамоту, церковным уставом писанную.

- Дозволь, государь благоверный, - молвил святитель, - и мне из малых сил моих помочь твоему царскому величеству в трудном подвиге твоем. Дошла до меня весть, что в новом городе поволжском - Свияжске большая неурядица идет, что бесчинствуют ратные люди, что воеводы царские веления плохо слушают. Вот и надумал я послать в те дружины протоиерея Тимофея со святою водой и с таким наставлением, словесным и письменным, к воеводе и ко всем воинам.