Происхождение альтруизма и добродетели. От инстинктов к сотрудничеству - Мэтт Ридли

Каковы бы ни были возможности колюшки, люди наделены поразительной способностью вспоминать черты даже случайных знакомых, большой продолжительностью жизни и хорошей памятью. Все это в совокупности позволяет нам играть в опционные дилеммы заключенного с гораздо большим апломбом, чем любому другому биологическому виду. Из всех существ на планете, наиболее полно удовлетворяющих критериям турнира по дилемме заключенного (по словам Новака, способности «многократно встречаться, распознавать друг друга и помнить исход предыдущих встреч), люди — самые очевидные кандидатуры. Возможно, именно это и делает нас столь особенными: мы сильны в реципрокном альтруизме, как никто другой.

Задумайтесь: реципрокностъ висит, как дамоклов меч, над каждым из нас. Он пригласил меня на свою вечеринку, так что я напишу хорошую рецензию на его книгу. Они уже два раза ужинали у нас, а к себе ни разу не звали. После всего, что я для него сделал, как он мог так со мной поступить? Если ты это сделаешь для меня, обещаю, я обязательно тебя отблагодарю. Чем я заслужил такое отношение? Ты мне заплатишь! Обязательство, долг, услуга, сделка, договор, обмен, соглашение… Наши язык и жизнь буквально пропитаны идеями реципрокности. Ни в одной сфере, однако, это не проявляется так явно, как в нашем отношении к еде.

Глава пятая. В которой объясняется человеческая щедрость во всем, что касается пищи

Пиры и обязанности

«Тот, кто понимает бабуина, больше продвинулся по части метафизики, чем Локк».

Вообразите, что люди занимались бы сексом сообща и публично, а кушали тайком и при закрытых дверях. Нет никаких конкретных причин, по которым бы мир не мог быть устроен именно так: желание предаваться любви в одиночестве не могло бы считаться странным, а принятие пищи на виду у всех — постыдным. Нет никаких конкретных причин, кроме одной. Человеческой природы. У людей еда — общественное, а секс — личное: это всего-навсего одна из наших характерных особенностей, но она настолько глубоко внедрена в психику, что обратное кажется немыслимой дикостью. Неизвестно откуда взявшееся странное, но излюбленное многими историками представление, будто уединение во время секса — культурное изобретение средневекового христианства, давным давно опровергнуто. Какому бы богу люди во всем мире ни поклонялись, во сколько бы одежд ни рядились на публике, секс — акт секретный. Им занимаются потихоньку: либо ночью, когда все остальные спят, либо днем в укромном месте, где никто не видит. Такова характерная черта, свойственная всем и каждому. А вот принятие пищи — деятельность общественная, и это тоже справедливо для всего человечества79.

Чтобы поесть, на всем земном шаре люди собираются вместе. Кушать в группе — нормально. Мы ужинаем за одним столом со своей семьей, встречаемся с друзьями в ресторанах, уплетаем с коллегами бутерброды во время обеденного перерыва, соблазняем и позволяем соблазнять себя за романтической трапезой при свечах. Если к нам в дом или офис приходит незнакомец, мы угощаем его — пусть даже только кофе и печеньем. Есть — значит делиться. Предлагать пищу — всего-навсего социальный инстинкт.

Еда, которую мы чаще всего делим с другими — мясо. Чем крупнее и значимее трапеза, тем маловероятнее, что его не будет в меню. Описание древнеримского или средневекового пиршества представляет собой перечень различных его видов: жаворонки и кабаны, каплуны и говядина. Разумеется, подавали и овощи. Но именно количество мяса и отличало пиршество от обычного приема пищи. Впрочем, не исключено, что хроникер счел мясо более стоящим упоминания, чем пастернак. Оно по-прежнему играет ведущую роль. Макароны в качестве основного блюда на великолепном банкете, организованном состоятельной компанией в четырехзвездочном отеле, показались бы странными, хотя дома никто из нас против них не возражает.

Есть — значит делиться. Предлагать пищу — всего-навсего социальный инстинкт.

Но и дома мясо расценивается как центральный ингредиент большинства трапез. На вопрос: «Что на ужин?» — человек отвечает: «Бифштекс» или «Рыба». Но он ни словом не обмолвится о картошке или капусте, которые — с точки зрения питательности — важны не меньше. Как правило, мясо кладут на тарелку первым или располагают ближе к середине. Раньше существовала целая церемония: глава семьи разрезал мясо — по справедливости — перед собравшимися гостями. В некоторых домах это принято до сих пор. В течение дня мы часто перекусываем. Сколько же таких перекусов состоят из мяса? Очень немного80.

Эти примеры выбраны мной с узкой точки зрения определенной культуры и описывают некоторые привычки западного человека. Но — и я в этом совершенно уверен — то же справедливо и для всего нашего вида во всех культурах и на всех континентах. Еда — занятие общественное, социальное, а мясо обычно, хотя и не всегда, является наиболее распространенной пищей, которой мы делимся с другими. Делать это — самый бескорыстный из наших поступков, это сама основа общества. Сексом мы не делимся: мы ревнивые, скрытные собственники. Представься нам такая возможность, мы бы поубивали соперников и стерегли партнеров. А пища? Ею делиться принято.

Склонность делиться едой, возможно, присуща не только человеку. Но она, по крайней мере, характерна для нашего биологического вида и очевидна уже у маленьких детей. Бирут Галдикас, изучавшая орангутанов в лесах Борнео, вырастила собственную дочь, Бинти, в лагере, полном детенышей обезьян. Наблюдая за ними, она отметила резкое различие между человеком и орангутаном в отношении к пище. «Возможность делиться едой, казалось, доставляла [Бинти] огромное удовольствие. Напротив, Принцесса, как и любой орангутан, выпрашивала, крала и жадно проглатывала еду при каждом удобном случае. Склонность делиться ею явно не являлась частью ее обезьяньего характера в этом возрасте»81.

Склонность делиться едой, возможно, присуща не только человеку. Но она, по крайней мере, характерна для нашего биологического вида и очевидна уже у маленьких детей.

Чем еще вы готовы делиться так же, как пищей? Похоже, здесь мы столкнулись с удивительно щедрым аспектом человеческой природы, странным источником доброжелательности, не выказываемым людьми относительно прочего своего имущества. Разделение труда и возможности для использования слаженной мощи — вот преимущества добродетели, именно охота впервые открыла перед человечеством ее грандиозные перспективы.

Мясо в обмен на секс у шимпанзе

Антропологи давно установили: во-первых, склонность делиться пищей свойственна всему человечеству, а во-вторых, чаще всего люди предлагают мясо. Последнее, вероятно, объясняется тем, что оно поступает более крупными порциями, чем любая другая пища. Индейцы Яномамо из Венесуэлы угощают друг друга убитой в лесу крупной дичью, но не делятся мелкой добычей и бананами, растущими в их садиках. Охотники-гуаяки (Парагвай) отдают сородичам 90 процентов мяса пойманной обезьяны или пекари (дикой свиньи) и намного меньшую долю сердцевины пальмы или маленького броненосца. В племени Тиви (Арнемленд, Австралия) семья охотника оставляет себе 8 о процентов мелкой дичи и только 20 процентов мяса животных весом более 12 кг.

Мы, люди — самые плотоядные из всех приматов. Даже судя по относительно вегетарианским стандартам большинства современных охотников-собирателей (не говоря уж об исключительно мясных привычках богатых жителей Запада), мы все-таки едим намного больше мяса, чем наши главные «конкуренты» — бабуины и шимпанзе. Мясо в рационе племени кунг (Калахари), например, составляет 20 процентов, а у шимпанзе в Танзании — максимум 5 процентов от массы всей съеденной пищи. Разумеется, это вовсе не означает, что шимпанзе мясо не нужно — они тратят на охоту очень много сил и редко упускают шанс поймать добычу. Что касается бабуинов, то они явно считают мясо молоденьких газелей особым лакомством.

Впрочем, даже у шимпанзе можно заметить признаки кооперативной культуры, которые, судя по всему, обусловливает именно плотоядность. У этих обезьян охота на дичь — социальная деятельность, в основном, осуществляемая группами самцов. Чем больше компания охотников, тем выше вероятность успеха. В Гомбе (Танзания) основной добычей шимпанзе является красный колобус. В целом охота заканчивается удачей в половине случаев, а если группа охотников включает более 10 самцов, то успех почти гарантирован. Шимпанзе, как правило, ловят только детенышей колобуса — те настолько маленькие, что, если одного такого кроху разделить между большой компанией взрослых обезьян, едва ли им можно наесться.

Так зачем же вообще охотятся шимпанзе? Одно время ученые опасались, что охота представляет собой девиантное поведение, вызванное присутствием человека. Предполагалось, что следующие за обезьянами наблюдатели пугают колобусов, тем самым облегчая их поимку. Впрочем, с тех пор за охотой шимпанзе наблюдали и в других местах. В Гомбе она продолжалась даже в отсутствие наблюдателей, следовательно, может считаться нормой. Сегодня среди знатоков поведения шимпанзе в дикой природе бытует одна любопытная теория. Приматы, полагают они, охотятся не ради пищи. Они делают это по социальным и репродуктивным причинам. Чтобы спариваться.