Зимние вечера - Александра Анненская

Жеребцова толковала с тремя-четырьмя подругами о том, какие знания требуются для поступления на медицинские курсы, которые они намеревались посещать через год или через два; Наденька Коптева, во время подготовки к экзамену вдруг открывшая, что история удивительно интересная наука, расспрашивала учителя этого предмета, какие исторические сочинения посоветует он ей читать.

— Mesdames, — обратилась одна из классных дам к группе молодых девушек: — не желает ли кто-нибудь из вас взять урок?

— Ах да, очень, пожалуйста, порекомендуйте! — отозвалось несколько голосов, в том числе и Машин.

— Урок, правда, не очень выгодный, но для начала, может быть, кто-нибудь из вас и возьмет его. Надобно заниматься с тремя детьми каждый день с 10 до 4 часов и за это дают 25 р. в месяц.

— Нет, это слишком мало! — заметили гимназистки.

— Позвольте мне адрес! — попросила Маша.

Сравнительно с тем, что удавалось заработать ее матери, такое вознаграждение за труд показалось ей вполне достаточным.

— Федотова, — заговорила несколько минут спустя Жеребцова, отводя ее в сторону: — ты как-то говорила, что хочешь поступить в гувернантки; я тебе нашла отличное место.

— В самом деле? Какое же?

— Помнишь, я тебе рассказывала, что с нами вместе живет мой дядя с семейством? Он ищет для своих двух маленьких дочерей учительницу, которая занималась бы с ними часа два-три в день, и предлагает за это стол, квартиру и 10 р. жалованья. Тебе ведь этого довольно? Мы будем жить с тобою вместе, вместе заниматься; времени свободного y тебя останется пропасть, и ты можешь отлично приготовиться к медицинским курсам. Согласна?

Маша от души поблагодарила свою подругу и обещала на другой же день придти познакомиться с ее родными.

С радостным сердцем вышла Маша из гимназии. Она достигла своей цели, успешно окончила курс и, мало того, уже имела возможность и зарабатывать деньги, и устроить жизнь по своему вкусу. Жить вместе с Жеребцовой, в кругу ее родных и знакомых, в обществе умных, образованных людей, иметь под руками все средства для продолжения и усовершенствования своего образования, — какое счастье! Она даже и не смела мечтать ни о чем подобном, и вдруг все это дается ей в руки само собой, без всяких хлопот с ее стороны. «Что-то скажет маменька? Как-то поглядит она на такой исход дела?» мелькнуло в голове ее. Маша знала, что мать ждала от нее помощи и поддержки, и решила отдавать ей половину своего будущего жалованья. «У меня будет много свободного времени, — мечтала девушка. — Я могу заработать еще немного денег, я постараюсь, чтобы она ничего не потеряла оттого, что я получила образование, не осталась швеей. Одно только: ей будет наверно грустно, когда я уеду от нее, оставлю ее совсем одной. Другое дело, если бы Груша была жива, если бы, по крайней мере Павел Васильевич не женился, и она могла бы, как прежде, нянчиться с детьми! Бедные малютки! Их жизнь, кажется, также не очень счастлива!»

Вспомнив о своих племянницах, Маша вдруг почувствовала непреодолимое желание увидеть, приласкать их. После женитьбы Павла Васильевича и она, и мать ее редко бывали в его доме. Аполлинария Васильевна так сухо и высокомерно относилась к бедным родственницам своих падчериц, что, при всей своей любви к детям, они не решались часто навещать их. Последние месяцы Маша, занятая подготовкой к экзамену, и совсем не видала своих племянниц. Ирина Матвеевна забегала к ним иногда на минуту, когда прислуга сообщала ей, что хозяйка ушла со двора, и всякий раз возвращалась домой огорченная, расстроенная.

— Плохо живется деткам, — вздыхала она, — в грязи, в нечистоте они, и присмотреть-то за ними некому. Шурочка какая была бойкая да веселая, a теперь и не узнать! Даже меня дичиться стала, слова от нее не добьешься, такая все бледная да печальная! A Нюша совсем захирела, прошлую весну уж бегать начинала, a теперь едва ножки передвигает!

Павел Васильевич жил уже не в той скромненькой квартирке, где так весело хозяйничала Груша. Аполлинария Васильевна принесла мужу небольшое приданое и вследствие этого считала себя вправе роскошничать. На звонок Маши ей отворила дверь толстая, неопрятно одетая женщина, игравшая роль и горничной, и в то же время няньки новорожденного сына Аполлинарии Васильевны.

— Хозяйки дома нет! — резким голосом объявила она и чуть не захлопнула дверь под самым носом гостьи.

— Все равно, я пройду к детям! — решительно проговорила Маша и, не обращая внимания на ворчанье служанки, прошла в комнаты. Этих комнат было в квартире пять.

Три из них, называемые чистыми, предназначались для приема гостей и были убраны пестро, довольно богато, хотя без малейшего признака вкуса; в четвертой хозяева спали, ели и проводили все время, когда оставались дома без гостей; пятая, узкая, проходная комната с одним окном, выходившим в стену соседнего дома, носила название детской; там помещалось трое детей и нянька. Маленького Пашу мать часто брала не только к себе в спальню, но даже в гостиные; девочки же должны были почти безвыходно оставаться в полутемной, тесной комнате, загроможденной тяжелой мебелью, среди спертого воздуха, еще более портившегося от пеленок малютки, постоянно сушившихся около печки.

Маша грустным взглядом окинула жалкое помещение детей. Посреди пола, засунув в рот какую-то деревянную игрушку, сидела маленькая Нюша. Коротенькая, донельзя загрязненная ситцевая блузка не закрывала худеньких ножек ребенка; с одной из них свалилась обувь, на другой беспорядочными складками висел серый разорванный чулок. Несмотря на грязь, покрывавшую маленькое личико, болезненная бледность его бросалась в глаза.

— Нюша, милая, здравствуй! — Маша подошла к девочке и наклонилась, чтобы взять ее на руки, но вдруг с отвращением отшатнулась. Белье и платье ребенка были совершенно мокры и издавали отвратительный запах.

— Ах, няня! — вскричала Маша, обращаясь к женщине, перепеленывавшей крошечного мальчугана, кричавшего из всех сил; — посмотрите, в какой нечистоте сидит Нюша, что вы ей не перемените белья?

— Как же, есть мне время с ней возиться! — грубо отозвалась нянька. — У меня и без нее немало дела!

— Так дайте, я сама переодену ее!

— Пожалуй, переоденьте! Да только, кажись, y нее и рубашек-то чистых нет!

Нянька, держа на руках своего еще не угомонившегося питомца, выдвинула один из ящиков комода и заглянула в него.

— Так и есть, все белье перепачкала, мерзкая девчонка! — вскричала она и снова принялась укачивать Пашу.

— A где же Шура? — осведомилась Маша.

— Шура? Она здесь где-то была. Шурка, куда ты запряталась? Не слышишь разве, тетенька твоя пришла! — крикнула нянька.

Из-за кровати показалась маленькая Шура. Лицо ее было заплакано, волосы растрепаны, она видимо с трудом сдерживала рыдание и, несмело сделав несколько шагов, остановилась и опустила голову.

— Шурочка, милая, что с тобой? О чем ты плакала? Приди ко мне! Расскажи мне все.

Маша привлекла к себе малютку и нежно обняла ее. Бедная девочка прижалась головкой к ее коленам и вдруг разразилась сильнейшими рыданиями.

— Боже мой! Что это с ней? Отчего это она так? — тревожно спрашивала Маша y няньки.

— A ей сегодня от маменьки досталась малая толика! — объяснила нянька, которой, наконец, удалось угомонить и усыпить своего крикливого питомца. — Она несла чашку да уронила ее, a Аполлинария Васильевна посекла ее, и порядком-таки посекла.

— И часто сечет она ее? — спросила Маша, еще нежнее прижимая к себе плачущего ребенка.

— Да достается-таки ей, — равнодушным голосом отвечала нянька. — Когда розгами, a когда и просто рукой так отпотчует, что чудо.

— A что же Павел Васильевич? Как же он-то позволяет бить своего ребенка? — Маша едва могла сдерживать волнение.

— Что Павел Васильевич? — нянька уселась против Маши и видимо не прочь была посудачить о своих хозяевах. — Павел Васильевич Шуру любит. Ту — она указала на Нюшу — не так, об той иной раз по несколько дней не вспомнит, a эту, как придет домой, сейчас к себе зовет, ласкает. Аполлинарии Васильевне это не нравится, хочет, чтобы он больше ее Пашу любил. Как его дома нет, она на ребенке свое зло и вымещает. Надо правду сказать, Шурке больно от нее достается. Вчера, как толкнет ее со всей силы, a та полетела да прямо лбом об дверь… В кровь расшиблась, даже я перепугалась! A сегодня…

В передней раздался звонок.

— Ахти! Никак хозяйка! — вскричала нянька, прерывая свой рассказ, и побежала отворять дверь.

Маше не хотелось встречаться с Аполлинарией Васильевной. Она чувствовала, что не в состоянии спокойно разговаривать с этой злой женщиной, и понимала, что, откровенно высказав ей свое мнение о ее поступках, только ухудшит несчастное положение детей. Она наскоро распрощалась с бедными малютками и по черной лестнице вышла на улицу.