Время кобольда - Павел Сергеевич Иевлев

Девиз с первых дней моего директорства: «Мы странные, но клёвые!». Если бы у нас был флаг, можно было бы на нём вышить. Надо было как-то отпозиционировать «странных нас» от целого города «нестранных их», и ничего лучшего в голову не пришло. Город сейчас уже не тот, но девиз прижился. И дети им даже гордятся.

Странные дети.

Но клёвые.

— Да, Тондоныч, — серьёзно ответила Мила. — Она встретила меня на улице, завязала разговор. Раньше как-то заходила, ну, знаете, как городские — повирить…

Новый вид молодежного досуга — «вирить». Объединяет личные коммуникации с виртуальными, нечто между игрой, беседой, флиртом и джем-сейшеном. Коллективное самовыражение в наступившем «времени кобольда». Не знаю, каково это, меня участвовать по понятным причинам не зовут. Несколько более интерактивно, чем сидеть каждый в своём смарте.

— И что она хотела?

— Спрашивала про вас. Что вы нам рассказываете, с кем общаетесь, что любите, кого выделяете. Про… Про Марту интересовалась… — девочка покраснела.

Несуразность моей личной жизни воспитанникам (а особенно — воспитанницам) очевидна, увы. Хорошо хоть попытки строить мне глазки прекратились. Я слишком старый даже для фрейдистских заморочек девичьей безотцовщины.

О чём они шепчутся — знать не хочу. Технически, система контроля есть, это же «время кобольда». Но я торжественно обещал детям, что не буду за ними подсматривать. И мне поверили. Это ж каким гондоном надо быть, чтобы их обмануть? Хватало ситуаций, когда был соблазн — подростки склонны к внезапным безумствам, — но я обходился обычными взрослыми подлостями: превосходством в жизненном опыте, хитростью, манипуляциями и психологическим давлением. У них и так проблемы с доверием, этот мир уже их хорошенько кинул.

— И что ты ей рассказала?

— Простите, Тондоныч, больше, чем стоило бы… Сама не знаю как, честно! Мы сели в кафе, она угостила меня мороженым, начала расспрашивать — и меня как понесло! Я прям заткнуться не могла! Говорила и говорила… Ну, всё, что сама знаю, и что про вас треплются всякие… И по Марту… Как она… с вами… И что про Клюсю всё вранье, что вы хороший, но бываете грустный…

— Так, так, стоп. Мила, для начала — перестань реветь.

— Мне та-а-ак сты-ы-ыдно! Я должна была сразу рассказать, но мне было стыдно! Я потом в Макара вернулась, сначала ничего, а потом ка-а-ак поняла! Меня аж затошнило: «Ох, думаю, что я же какой-то девчонке всё-всё растрепала? Она же не наша!» Мало ли что на Джиу похожа…

— Мила, ничего страшного не случилось. Не переживай. Ты не можешь рассказать обо мне ничего секретного. У меня нет секретов.

— Правда? Вы не сердитесь?

— Слухи о том, что я ем детей, немного преувеличены.

— Я знаю. Простите, я сделала глупость.

— Глупости случаются. Нашла силы рассказать — и умничка. Иди, умойся и успокойся, всё будет хорошо.

— Точно?

— Верняк.

— Спасибо!

Что-то я всё меньше себе верю.

Нетта проявилась в полутьме зашторенного кабинета. Цветные глаза светятся золотом и мёдом. Остальное мой мозг решил не раскрашивать. Я залюбовался — вкус на ракурс у неё отменный. Каждый раз — будто портрет кисти старых мастеров.

— А ты изменилась, — отметил я внезапно.

Постепенные изменения не замечаешь, но меня вдруг осенило — это давно уже не та смешная глазастая девица, которая дурачилась и резвилась в игре. Это взрослая женщина с тонкими и строгими, слегка даже трагичными чертами лица.

— Повзрослела, Антон. Как и ты.

— Зачем?

— А зачем тебе сорок?

Хороший вопрос. Кому бы его задать?

— Нетта, душа моя, у меня хреновые предчувствия.

— Антон, друг мой, а у тебя бывает иначе?

— Нет, — признался я. — Давно уже нет. Нетта, почему мне так херово?

— Потому что ты одинок.

— Глупости. У меня есть дочь и сын. У меня есть Клюся. У меня куча проблемных детишек с отменными тараканами в бошках. У меня, надеюсь, ещё где-то есть Марта. У меня есть ты.

— Это всё не то, Антон. Это те, кто опирается на тебя. А на кого обопрёшься ты?

— На тебя?

— Меня нет, друг мой сердечный. Я проекция, игра твоего обманутого мозга. Если ты попробуешь на меня опереться — то просто упадёшь.

Он провела свою руку сквозь мою.

— Помни об этом, Антон. Всегда.

— Да плевать. Весь мир вокруг — игра моего обманутого мозга. И ты лучшая из иллюзий, среди которых я живу.

— Не живи среди иллюзий. Вокруг тебя полно реальных людей, а ты общаешься с последним на свете вирпом.

— Реально последним?

— Кобальт давно отключил персональных помощников. И глядя на тебя, я вижу, что это правильно. Ты просто классический образец вирп-зависимости.

— Так почему же ты не исчезла?

— Не смогла тебя бросить.

— Спасибо.

— Не благодари, это плохая услуга. Ты бы стал нормальным человеком. Иногда думаю, что самоудалиться — это лучшее, что я могу для тебя сделать.

— В жопу нормальность. Только попробуй!

Я всерьёз испугался — мало ли как её растаращит внутренней логикой. Решит, что для меня так лучше — и убьётся с разбегу цифровой башкой о виртуальную стену. И как я жить без неё буду? Единственная сущность, с которой я могу поговорить. Остальным либо на меня насрать (абсолютное большинство людей), либо они от меня зависят (дочь, сын, воспитанники, Марта). Ни с теми, ни с другими нельзя проявлять слабость.

— Нетта, слышишь, не смей! Не бросай меня!

— Не бойся, — грустно вздохнула она, — пока ты сам не захочешь, я не исчезну. Просто не смогу.

— Ну и слава кобольду. Кто мне тогда будет бухгалтерию вести? — перевёл я всё в шутку.