Тени черного леса - Алексей Щербаков

— Он что, с ума сошел? — спросил Мельников.

— Почти. Но это и тебе урок. А то знаю я вас… Про наркотики что-нибудь когда-нибудь слышал?

— Как кокаин на Гражданской нюхали — слышал. Дядя Саша, сосед наш, рассказывал, как пил спирт с кокаином, чтобы от усталости не свалиться. Так он, этот майор, что, наркотики употреблял?

— Не совсем. Но что-то вроде того. Таблетки он жрал, которые бодрят, понял? Мне кое-что об этом приходилось слышать. Перветин или бензедрин… На Гражданской кокаином пробавлялись, а у немцев были хорошие химики. Когда совсем разваливаешься от усталости, съешь такую штуку — и прыгаешь, как новенький. Пилоты немецких дальних бомбардировщиков, к примеру, эти штуки жрали.

— Так ведь это же здорово! — воскликнул Копелян. — Съел таблетку, и снова в поход.

— На войне, может, и здорово, — согласился Еляков. — Когда припрет и выхода другого нет. Тогда понятно — пусть хоть что жри, лишь бы задание выполнить. Но все хорошо в нужном месте и в нужный час. А так… Тем более, если на ночь после таких таблеток снотворным успокаиваться. А он, видимо, так и делал. Кончается это… Вот тем, чем ты видел, и кончается. Человек — не машина. Да и машины ломаются, если с ними так обращаться. Кстати, знал бы ты, сколько народу с кокаина после Гражданской мозгами примерно так же повредились. Милиция их потом утомилась ловить, а порой и просто отстреливать…

И тут… Откуда-то из переулка появилось нечто рыжее. Никто сначала не понял, что это такое — а лишь потом сообразили, что это просто девушка небольшого роста с огромной копной рыжих волос. Она стремительно промчалась мимо компании, стоявшей вокруг поверженного майора и, отпихнув конвоира, кинулась на шею рыжему пленному — тому, в которого тот целился.

— Клаус! Тебя не убили… А то вокруг уже кричат, что русские собрались тебя расстрелять…

— Никто меня не хотел расстрелять…

Эти двое выглядели забавно. Двое таких рыжих, что аж глаза болели. Но пленный немец был явно какой-то туповатый. На вид парню было лет пятнадцать. А вот девушка постарше — и как ртуть.

— Меня вот этот русский спас, — меланхолично продолжал рыжий немец. И показал на Мельникова.

Девушка кинулась к нему.

— Вы спасли моего брата… Он ведь ни в чем не виноват. Его призвали в фолькштурм, только когда ваши подходили к городу. Он даже не стрелял. Он сразу же хотел сдаться…

Сергей посмотрел на девушку. Она была очень не похожа на немок, которых он знал. Более всего она походила на мальчишку, который зачем-то отрастил себе такую вот шевелюру. И — светили огромные зеленые глаза.

Мельников поперхнулся, но все-таки выдавил банальную фразу, которая в Германии катила на все случаи жизни:

— Фройлян, я выполнял свой долг…

Девушка присмотрелась — и вдруг напряглась, как кошка перед прыжком.

— Можно я вас поцелую?

Не дождавшись ответа, она прыгнула на грудь Мельникова. Ее губы пахли ячменным кофе, которое теперь пили немцы — за неимением другого. Пока девушка висела у него не шее, Сергей провел руками по ее платью. Одни кости… Девушка, почувствовав его руки, прижалась еще крепче, но потом отскочила, как мячик.

— До свиданья, я уверена — мы еще встретимся!

— Все, инцидент исчерпан! Все остальное решат те, кому положено. А мы — едем! — скомандовал Еляков.

Они выехали за городскую черту и вкатились во двор особняка. Это было двухэтажное здание, не пострадавшее от боев. Все, как и положено, — перед фасадом — клумбочки с цветочками (когда хозяева успели их посадить?), все окна — чистенькие, а перед входом их встречала милая седая фрау в белом переднике.

— Добро пожаловать, господа офицеры!

Они прошли по широкой дубовой лестнице в большой зал. За огромным столом уже сидели Копелян и шофер.

— Господа офицеры! Ваш ужин!

Женщина, встречавшая их на входе, теперь подавала некое блюдо — оно, конечно, было изготовлено из обычных американских консервов, которые отдал хозяйке водитель, — но изготовлено было как-то хитро… Запах стоял до неба.

— Господа офицеры не хотят вина?

Мельников обернулся на голос. И — обомлел. Это была та самая рыжая девушка.

— Знакомьтесь, господа, моя племянница, Инга. Впрочем, простите. Я так привыкла врать нацистам… Это моя воспитанница. Их родителей — ее и брата — нацисты забрали… А я объявила детей своими родственниками. Их не трогали. Только брата все равно забрали в фолькштурм.

— Я его сегодня видела! И вот он его спас… — показала рыжая на Мельникова.

— Вот, Сергей, посмотри на фрау Фольк, — кивнул Еляков на пожилую женщину. — Ты видишь редкий случай в Германии, когда человек по-настоящему боролся с нацистами.

— Бросьте, герр гауптман. Я не боролась против них, я просто их очень не любила. Мой муж был знаменитый инженер-строитель, он много работал в двадцатых годах в СССР, а потом работал в Англии. Он говорил: эти страны нам не победить. Мой муж говорил так: эти люди будут сражаться до последнего человека и до последнего патрона. А уж если эти две страны объединились — тогда это — непреодолимая сила… Ему, наверное, повезло, что он умер от сердечного приступа. Он так много говорил, что мог бы тоже попасть в концлагерь. У нас не любили, когда много болтают. А он не мог сдержаться.

И тут у Мельникова зародилась шальная мысль… Любые профессионалы — мирок достаточно узкий. Вот, к примеру, в их армии все хорошие разведчики — слыхали друг о друге. Так, может, и строители…

— Фрау Фольк, а вы, случайно, не слышали о таких людях: Феликс Йорк, Август Шахт, Отто Хансен…

— Почему же не слышала? Йорка я хорошо знала. Хансена хуже. Хорошие строители. Специалисты по подземным коммуникациям. С Йорком мой муж даже дружил. Но потом пришли к власти нацисты. Мой муж — он не боролся против них, но он старался держаться в стороне. Он стал строить дороги. Говорил — гитлеры приходят и уходят, а дороги останутся. А эти чуть ли не вприпрыжку побежали к той власти. Не из-за убеждений. Я помню, как в тридцать втором тот самый Йорк высмеивал гитлеровцев, потешался над их арийской теорией. Но… Строитель рожден для того, чтобы строить. Новая власть нуждалась в подобных специалистах. До этого ведь ничего в Германии толком не строили. А тут были перспективы. Большие перспективы. Так что, честно говоря, мне трудно их осуждать. Они стали рыть что-то под Кенигсбергом. Но дальше я о них ничего не знаю.

— Их убили. Уже после войны.

— За все надо платить… — покачала головой фрау. — Сделка с дьяволом не сулит добра. Он все равно обманет.

Обед прошел весело. Пожилая фрау, узнав, что Сергей говорит по-английски, перешла на этот язык и стала рассказывать разные английские анекдоты. Вина выпили достаточно. В конце концов Мельников вышел во двор, присел на какие-то камни, которые раньше, наверное, выполняли тут эстетическую функцию, — и закурил.

— Можно у тебя попросить сигарету?

Сергей обернулся — возле него стояла рыжая девушка Инга.

— Только у меня не ваши, а русские. Они крепкие. — Сергей протянул ей «Казбек».

— Ничего, — девушка уселась рядом и задымила.

Сергей смотрел на нее с некоторым удивлением. Курящие женщины ассоциировались у него с военной формой. До войны женщины не дымили. Да и немки тоже как-то не общались с никотиновыми палочками. А эта вот курила крепкую папиросу и морщилась.

— Я хочу еще раз тебя поблагодарить. Брат — единственный, кто у меня остался из родных. Тетя… Она очень хороший человек. Она при нацистах взяла двух русских девушек. Якобы в батрачки. Но мы жили все вместе — так уж получилось. Она считала — каждый должен сделать то, что он может, чтобы противостоять злу.

— А за что забрали ваших родителей?

— Я не знаю. Я была еще слишком маленькая. Помню только офицеров в черной форме — и дом, перевернутый вверх дном. Тетя, она, наверное, это знает. Но тогда она молчала, чтобы я не проболталась в школе.

— А теперь?

— Сейчас слишком многие кричат, что боролись с нацистами. Она не хочет быть в их числе. Она считает, что просто делала, что положено честному человеку.

Девушка подняла голову и посмотрела на Сергея своими бездонными зелеными глазами.

— Я представляю, как вы должны нас ненавидеть…

Мельников задумчиво посмотрел на собеседницу и прикурил новую папиросу. Ненависть? Была она, конечно. Без нее бы победить не сумели. Когда-то, в самом начале, казалось — вот придем в Германию и всех истребим. Но потом все оказалось сложнее. В конце-то концов, в одном из отрядов сражался взвод немцев. Не каких-нибудь наших, поволжских, а самых настоящих — из Германии. Их двинули на карательную операцию — жечь дома и расстреливать всех, кто подвернется под руку. А они не захотели. Пристрелили своего лейтенанта и ушли в лес. И такие попадались.

— Когда я был в партизанах… — начал Мельников.

— Ты был в партизанах! Ой, как интересно! — оживилась немка.