По лезвию катаны - Александр Логачев

Да особо и не надо было подначивать! Когда ты молод и здоров, когда рядом с тобой обнаженная, симпатичная и молодая девушка, и не просто рядом, а ты касаешься ее, да еще как касаешься, то здоровые мужские инстинкты требуют своего, потому что ничего другого они требовать не умеют, а возражений и доводов разума не приемлют… Словом, случилось то, что должно было случиться, к чему дело и шло.

Сперва состоялся поцелуй. Да, неромантическое слово «состоялся» годилось как нельзя лучше. Потому что столь неподдельное удивление, какое отразилось на лице Омицу, можно испытать лишь столкнувшись с чем-то впервые в жизни. В ее глазах читался немой вопрос: «Что ты со мной делаешь?» И тем не менее она не стала противиться, она смело пошла навстречу странным привычкам большого белого человека: позволила целовать себя в губы, дала их раздвинуть, позволила проникнуть в себя мужскому языку, стала отвечать. И… отвечала все охотней. Занятие ей явно пришлось по вкусу.

«Впрочем, ничего удивительного, — пришло вдруг в голову Артему. — В их первобытной жизни такие изыски, как поцелуи, ни к чему. Как, думается, ни к чему вообще все, что прямо не служит продолжению рода».

Больше Артем уже ни о чем не думал. Не до того…

Он повернул Омицу к себе спиной. Его руки принялись ласкать ее груди, небольшие и крепкие, и живот, впалый и мускулистый. Губы и язык прошлись легкими прикосновениями по ее шее к мочке уха, при этом лица Артема касались ее мокрые волосы. Омицу тихо застонала.

Одна его рука скользнула вниз, коснулась небольшого кустика жестких курчавых волос…

— Почему ты медлишь? — услышал Артем прерывистый шепот Омицу.

Что тут можно ответить, да еще в такой момент? Ласка, прелюдия, любовная игра… Вряд ли ей знакомы эти понятия. Но сейчас не до объяснений, не до слов вообще.

— Подожди… — прошептал ей в ухо Артем. — Сейчас поймешь…

Его пальцы с нежной и мягкой уверенностью, с какой кисть художника касается холста, окунулись во влажные складки.

Правда, сперва Омицу накрыла его настойчивую руку своей ладошкой и попыталась отстранить. Однако натиск был недолгим. Омицу вздрогнула всем телом, охнула, пробормотала что-то словно в бреду — слов Артем не разобрал, — ее рука скользнула вверх и с силой, какую трудно было ожидать от совсем юной девушки, сжала его запястье, а потом ее ногти впились в кожу… Хорошо, что ногти не длинные…

Артем уже не сомневался, что Омицу сейчас открывает для себя новую сторону в отношениях между мужчиной и женщиной: что, оказывается, может быть и еще приятней, что любовь — это не только игра на двух простейших аккордах, это не только всплеск и выплеск, что в любви могут звучать все восемь нот, что слово «разнообразие» подходит и к любви…

«А ты в ее паспорт не забыл заглянуть, ухарь? — как всегда, некстати влез внутренний голос. — Уж больно молодо выглядит».

«Я тебя когда-нибудь изживу усиленным аутотренингом», — пообещал Артем своему заклятому оппоненту, поднимая Омицу на руки и подхватывая с камней ком ее одежды.

Он отнес девушку в ближайшую пещерку, на которые была богата эта долина. Там, на сухом шероховатом полу, они расстелили одежду… а больше-то стелить было и нечего. «Студенческие удобства», — усмехнулся про себя Артем.

Впрочем, неудобства сразу же перестали его волновать, а Омицу они не волновали и прежде… Стоны вырывались из пещеры наружу, эхом отскакивали от склонов долины, сливались с шумом близкого водопада. Где-то неподалеку раскричалась ночная птица: то ли из солидарности, то ли из зависти. А потом другой, уже человеческий крик вырвался в долину. Крик вскоре стих, перешел в тихие затухающие выдох-стон…

Нет, кажется, Артем не назвал Омицу, японскую женщину, другим именем. А могло вырваться. Хотя она вряд ли поняла бы, что незнакомое слово «Оля» (которое она услышала бы как «Оря») — это женское имя.

…Оля осталась в однокомнатной квартире, которую она снимала на время учебы в университете. Последние полгода Артем чаще жил у нее, чем у себя. Ну, конечно, за вычетом тех дней, что пропадал на гастролях. Могли бы жить и у него, но Оля сказала, что легче будет посуточно платить за гостиницу, чем привести в порядок его хлев. На «хлев» Артем тогда, помнится, обиделся. Ему нравился уютный хаос его двухкомнатной квартиры.

Да, порядком в ней и не пахло, но каждая вещь была на своем месте — как бы это ни смотрелось со стороны. Любую вещь Артем мог найти с закрытыми глазами. На своих местах хранились безделицы, привезенные с гастролей родителями, привезенные кем-то и подаренные родителям или Артему, привезенные уже самим Артемом. Фигурки, брелки, куклы, маски, необычная посуда, альбомы, костюмы, смешные вещицы… чего там только не было. В последнее время Артем стал собирать открытки на цирковую тематику. Это старая добрая цирковая мода — практически каждый цирковой собирает какую-нибудь коллекцию. Правда, до гордого звания коллекции Артему было еще далеко, но начало он положил. И открытки, на которых исполняли цирковые номера фотографические или рисованные персонажи, уже заслоняли собой корешки книг нижней полки книжного шкафа. Кстати, его родители собирали пивные кружки со всего света — считай, только одними этими кружками был забит посудный шкаф на кухне. Также на своем неизменном месте, в коридоре, висел на стене одноколесный велосипед, на котором родители катали номер. И повсюду были афиши: наклеенные на стены, свернутые в рулоны и валяющиеся на шкафах и на антресолях.

Если навести порядок, квартира, наверное, станет менее пыльной и более проходимой (а то сколько бедных женщин спотыкалось, пробираясь при выключенном свете в ванную, о его гири и гантели), но навсегда уйдет нечто такое, что Артем очень ценил и берег. Вряд ли тогда, возвращаясь из поездок, он с таким радостным облегчением будет входить к себе домой… Правда, слово «будет» уже не годится.

А Оля… С ней было хорошо и удобно. Вполне возможно, что их отношения переросли бы в оформление законных отношений. Потому что бурной страсти между ними не было с самого начала, а была спокойная симпатия, совпадение темпераментов и характеров. А такие связи — судил Артем с высоты своих двадцати пяти лет — как правило, заканчиваются браком. И нередко счастливым. Только теперь чего уж…

— Что это было? — Омицу открыла глаза.

Артем мог бы поблагодарить японскую девушку за то, что отогнала от его глаз щемящие картинки невозвратимого прошлого.

— Я будто летала, — сказала Омицу.

Артем не стал говорить, что это был не кто иной, как его величество оргазм. Артем просто кивнул. Его вдруг охватила вполне объяснимая и вполне обычная в таких случаях мужская или, если угодно, самцовая гордость. Тело испытывает приятную легкость и слабость, а рядом лежит покоренная и удовлетворенная тобой женщина…

— Надо одеться, — сказал Артем, вставая. — А то не заметим, как замерзнем.

Конечно, замерзли бы они не скоро — разгоряченные, к тому же в пещерке было очень даже тепло, — однако рисковать не следовало, аспирина и пенициллина в случае чего будет не достать.

— Уже одеваться? — игриво поинтересовалась Омицу.

Кокетство, оно у женщин в крови, это не зависит от места проживания и века.

— Разве нам долго раздеваться? К тому же, если тебе не захочется раздеваться самой, я помогу, — пообещал Артем.

Надели они, впрочем, только штаны и куртки, меховые безрукавки оставили на полу пещеры, на них вновь легли. Омицу прижалась к Артему, положила голову на плечо.

«Кстати, — подумал Артем, — вот тебе, внутренний голос, ответ на твои ехидные намеки по поводу паспорта и возраста. Может, девушка и чрезмерно молода по чьим-то меркам, но мужчины у нее были».

— Я думаю, судьба просто берегла тебя для яма-буси, — задумчиво произнесла Омицу. — Поэтому у тебя не было жены и детей. Интересно, какими будут наши дети?

Подобный поворот разговора инстинктивно пугает любого мужчину, пусть на уме у него даже самые что ни на есть серьезные намерения. Инстинкт, он завсегда сильнее любых намерений разума.

Артем поспешил уйти от темы не то чтобы неприятной, но уж очень преждевременной.

— Скажи, Омицу, а ты бывала внизу? В деревнях, в городах?

— Я часто там бываю. А как же иначе! Нам нужен рис, морская рыба, одежда и еще много всего нужно.

— Вы заходите в город, ходите по улицам?

— Очень редко, — сказала Омицу.

— А как тогда?

— Ночью мы приходим к тем людям, которые нас ждут.

— Эти люди тоже яма-буси? — спросил Артем.

— Нет, — сказала Омицу, — если бы они были яма-буси, они жили бы с нами. Это люди, которые разделяют учение Энно Одзуну, но они не хотят или не могут жить в горах. Или это люди, которым нужны наши травы.

— Понятно, — сказал Артем. — Они потом продают ваши травы другим людям или врачуют ими своих односельчан?

— Да, — сказала Омицу. — Иногда нас просят помочь в лечении людей или скота. Я умею лечить, но не очень хорошо. Очень хорошо умеет лечить Ёсико. У нее внутри есть такое тепло, что ей достаточно иногда просто провести рукой над раной или язвой. Если ты сломаешь ногу, то увидишь, как быстро заживет твоя нога.