Паровоз из Гонконга - Валерий Алексеев

— Спроси у него, где тут хлеб продают, — сказала мама Люда.

Как это у женщин все просто. Возьми и спроси. А если это первый контакт в истории с нашим кротким и трудолюбивым народом? К нему нужно загодя готовиться, выверять и взвешивать каждое слово, чтобы не стыдиться потом.

Но делать нечего: мальчик подошел к прилавку, дождался, когда на него обратят внимание (ох, не так он все это себе представлял!) и, костенея от напряжения, выполнил просьбу матери. Усатый продавец придвинулся к Андрею, перегнулся через прилавок, и, издевательски приложив руку к уху и скривив рот, громко переспросил:

— Сорри?

А когда Андрей, сделавшись сразу маленьким и ушастым, повторил свой вопрос, продавец демонстративно повернулся к своему приятелю и небрежно вытряхнул сигарету из красивой желто-синей пачки цифрой «555». При этом оба усача дружно захохотали.

Это было горше обиды и разочарования: это был крах. Похоже, услугах Эндрю Флейма здесь никто не нуждался. Жизнь эта шла сам по себе независимо от явления мальчика из Щербатова, и не то что вмешаться в нее, даже просто вникнуть не представлялось возможны Почему эти люди смеются? Чем живут? Откуда у них сигареты? А час у каждого массивные, как бандитские кастеты, на металлических болтающихся свободно браслетах, зачем они и откуда взялись? А ход истории — слыхали они о нем хоть что-нибудь? Или, может быть, у них своя история, текущая сама по себе и не впадающая в нашу? Но при мириться с этим мальчик не мог.

— Ну, пошли, черт с ними, — сказала мать. — Отдохнули — и на том спасибо.

10

Иван Петрович привез с работы очень странные вести. Выяснилось, что нагрузки для него нет и не предвидится: прием в университет прекращен, старшекурсники вывезены на перевоспитание в "зеленые зоны", занятия ведутся только на втором и третьем курсе, а там всю математику подмяли под себя голландцы, и ни одного часа они никому не отдают.

— Ты представляешь, Милочка? — с горестным недоумением рассказывал Иван Петрович. — Предшественник мой, Сивцов, десять месяцев сидел без нагрузки, с тем и уехал. Я понимаю, Москва об этом может и не знать, но здесь-то, здесь, на месте, никто мне ни единого слова… Советник все о правилах поведения толковал. Звягин — про кляузы, Аниканов на высылках помешался, а про нагрузку — ни слова, как будто это пустяк… Весь кампус проволокой колючей оцеплен, аудитории опечатаны, по коридорам физмата автоматчики ходят… Какой-то сумасшедший дом, а не прогрессивный режим.

— А наших ты видел? — осторожно спросила Людмила.

— Ну, как же! Все на месте, кроме Матвеева, но и Матвеев позже подъехал на офисной машине… Все сидят по своим кабинетам, на дверях таблички с фамилиями…

— А тебе кабинет выделили?

Вопрос мамы Люды, показавшийся Андрею бессмысленным, отцом был воспринят с непонятным возбуждением.

— В том-то и дело, Милочка! — вскричал отец. — Бывший сивцовский! И ключи мне завхоз сразу выдал, и табличку на двери заменил. Буквы такие пластиковые, на клею…

— Хороший кабинет? — настойчиво допытывалась Людмила.

— Отличный, одноместный, — успокаиваясь, с детской гордостью ответил Иван Петрович. — Кондиционер, письменный стол металлический, телефон, даже сейф, все, как надо.

— Ну, и чего ты еще хочешь? — спросила Людмила. — Пускай они ищут тебе нагрузку, а ты не будь дурачком, закройся и сиди.

Эти слова ее Иван Петрович пропустил мимо ушей.

— И вот еще что странно, — сказал он, помолчав. — В отчетах Сивцов указывает, что наворотил здесь гору разработок, контрольных текстов, программ, а ничего этого нету, и стол пустой, и шкафы. Одни апээновские брошюры.

Такие тонкости Людмилу не интересовали.

— А Звягин что? — спросила она.

Иван Петрович махнул рукой.

— Что Звягин? Что может Звягин? Как я понимаю, он сам без нагрузки сидит. Сводил меня к декану, тоже, между прочим, голландцу… В приемной был робкий такой, с секретаршей декана чуть ли не на цыпочках, закрыл свой кабинет и потопал домой.

Андрей и Настя сидели рядышком на кровати и слушали.

— Значит, мы скоро уедем? — с надеждой спросила сестренка.

— Типун тебе на язык, — сердито ответил ей Андрей. — Нам нельзя уезжать, это будет скандал.

— А почему?

— А потому, что не лезь во взрослые дела. Бери пример со своего старшего брата.

— Ладно, — сказал отец, — не надо печалиться, вся жизнь впереди, как говорит Григорий Николаевич. Есть и хорошие новости, ребята: "Смоленск"-то наш прилетел!

— А ты откуда знаешь? — ахнула мама Люда.

— Да уж знаю! — младенчески улыбаясь во весь рот (улыбка эта казалась почему-то беззубой), ответил отец. — Мы, собственно, и вчера могли его забрать, это Горощук поленился. Я сам в аэропорт позвонил — оттуда, из кампуса, из своего кабинета, и мне очень любезно ответили. Только надо срочно за ним ехать, а то отправят его обратно в Москву, дело нехитрое.

— Ой, Ванюшка, поезжай! — засуетилась Людмила. — Ну, пожалуйста!

— Легко сказать, а на чем?

— Ну, сбегай в офис, пускай помогут!

— Да был я там, постоял у калитки. Шофер наш, русский парень, брудастый такой, с бакенбардами, тот вообще на меня, как на шизофреника, посмотрел. Вдруг вижу — Букреев из машины выходит, я и убежал оттуда, как заяц.

— А он тебя не видел? — встревоженно спросила мама Люда. — Среди рабочего дня…

— В том-то и дело. Но, с другой стороны, если и ехать, то только сейчас, покамест наши все в кампусе…

Отец присел, снова встал, походил по комнате и решительно, как совершают второстепенные действия все не сильные характером люди снял со спинки стула свой пиджак.

— Ладно, поеду городским транспортом, — сказал он. — А в аэропорту что-нибудь придумаю. Что-то я, Милочка, поверил в свой язык…

И он снова младенчески улыбнулся.

— Умница ты мой! — расчувствовалась Людмила. — Давай я тебя покормлю.

— После, Милочка, после. Рабочий день здесь рано кончают.

— Ну возьми с собой Андрюшу. Два мужика — сила. А я за это время вам такой обед приготовлю! Не то что у Аникановых.

Иван Петрович вопросительно посмотрел на сына.

— А что? Я всегда, — пожав плечами, сказал Андрей.

Он не разделял оптимизма отца в отношении языка и не верил что отец сумел что-то выяснить по телефону: это ведь не бланк заполнять. Но поехать в аэропорт и взглянуть повнимательнее на эту меднотрубчатую карту ему очень хотелось: что такое там не в порядке И куда они вообще прилетели? Может быть, в какой-нибудь параллельный мир?

На залитой солнцем площади среди клумб, полыхавших красными каннами, отец и сын сели на скамеечку под шиферным навесом и стали ждать. Местные с веселым любопытством поглядывали на них издалека. Наверное, не каждый день видели европейцев, ждущих городского автобуса.

Всякий раз, оставаясь с отцом наедине, Андрей испытывал чувство скованности и неловкости. Отец был так недостижимо умен и так беспросветно занят, что с ним не о чем было говорить, любые вопросы заранее казались натужными и глупыми. И отец тоже тяготился молчанием, но сделать ничего не мог. Очень редко им удавалось по-человечески разговориться. Последний раз это было в позапрошлом году, августе, на Миловидовском озере. Как-то так случилось, что отец, не очень любивший загородные вылазки, согласился поехать с Андреем на пляжи, куда с утра потянулся весь город, и они нашли в камыша плоскодонку с одним веслом и поплыли по ярко-синей воде. Гулкий стук мелких волн о сухие борта, теплая светло-серая, вся в веселых трещинках древесина, молодой, беззаботный отец в рубахе с расстегнутым как сейчас, воротом… На голове у него был полотняный белый картуз в таких щеголяли герои довоенных кинокомедий. Заплыли далеко, к бывшим кожевенным заводам, собирали зеленую тину, сушили ее, складывая на бортах, и совершенно серьезно обсуждали, какое применение этому волокну можно найти в народном хозяйстве… Со встречных лодок спрашивали, что за заготовки делает Иван Петрович, а он отвечал: "Морскую корову собираемся завести". Сочетание солнечного тепла и озерной прохлады вызывало особый, пронзительно-тонкий озноб, небо шумным казалось от множества быстро плывущих крупных августовских облаков, и было во всем этом что-то еще, простое и печальное, от чего даже сейчас сладко болела душа. Словно сговорившись, ни сын, ни отец никогда не вспоминали вслух про этот незабываемый день "А здорово мы тогда, помнишь?.." — даже мысль о том, что можно это произнести, вызывала у мальчика отвращение.

— Да, вот так, брат, — сказал отец, перехватив его беспокойный взгляд — Ехали, ехали — и приехали…

Он как будто боялся разговаривать с сыном, как будто бы ждал, что с него будет спрошено, и даже голос подал первым, вопреки обыкновению, чтобы упредить вопрос: "Папа, так как же это все у нас получилось?" Нет, Андрей не собирался об этом спрашивать: пусть останется надежда, что отец и сам толком не знает — и не хочет знать.