Капкан для призрака - Ирина Глебова

– Брат, возьми к себе моего сына! Настенька, я знаю, что вы его любите и станете ему хорошими родителями. Умоляю: сделайте так, чтобы он обо мне ничего не знал! – И, приложив ладонь к Настиным губам, не дав ей возразить, добавила: – Я знаю, что больше уже его не увижу. Из тюрьмы я не выйду…

Что это было – предчувствие? Или Эльза сама не хотела больше жить? Но через полгода Лютцы получили известие: тяжелой бронзовой статуэткой Эльза разбила голову начальнику тюрьмы и выбросилась из окна его кабинета, с третьего этажа, на железные, острые, как пики, колья забора… Потом они узнали и подробности: начальник тюрьмы сначала просто уговаривал Эльзу стать его любовницей, обещая всяческие послабления, а потом решил действовать силой. В тот роковой вечер ее привели в его кабинет под конвоем…

Людвиг Августович тяжело вздохнул и сделал долгую паузу. Он рассказывал на удивление интересно и эмоционально – словно романтическую историю.

– Значит, Эрих остался у вас? – прервал молчание Викентий Павлович.

– Это так! Он был совсем маленький, полтора года, и, конечно же, ничего не помнит. Он даже в самом начале не слишком тосковал о матери, потому что привык с рождения видеть около себя мою жену, да и меня. Так он и стал нашим сыном. Преступление Эльзы и ее смерть рано свели в могилу моих родителей, а мы всей семьей вскоре перебрались в Малороссию, под Киев. Продали пекарню и магазин, купили в Белой Церкви дом, я пошел служить по почтовой части… Здесь никто не знал ни нас, ни нашей истории. Я выполнил просьбу Эльзы: кроме меня и жены, никто даже не догадывается, что Эрих – не наш сын.

– А ваша дочь, Лиза? Она ведь все же была постарше мальчика, когда происходили трагические события. Разве она не помнит свою тетю?

– Да ей ведь семь лет только было! – взмахнул руками Лютц. – Малышка! Тетю она, конечно, помнит, но вот что Эрих ей не родной, а двоюродный брат, – нет, об этом совсем забыла! Эрих, кстати, тоже знает, что у меня была сестра и рано умерла. Больше ничего. Так же, как и Лиза.

«Вот как?» – подумал Викентий Павлович и чуть заметно недоверчиво покачал головой. Он вспомнил рассказ Лизы о семейном проклятии и тайне. Но высказывать Лютцу свои сомнения не стал. Спросил другое:

– Ну а как же об этом узнал Лапидаров? Он ведь именно историей вашей сестры шантажировал вас? Грозился рассказать Эриху?

– Да, да, он все знал! – Людвиг Августович несколько раз энергично кивнул головой, потом недоуменно развел руками: – Он никогда не говорил мне, как и откуда все узнал. Да только знал все подробности!

Еще в начале курортного сезона, в мае, Лапидаров появился в Баден-Бадене. Кто-то подсказал ему, что в пансионате «Целебные воды» охотно принимают русских – сами хозяева выходцы из России. В это время у Лютцев только что поселился фон Кассель с дочкой, других постояльцев еще не было. А Лапидаров просто вцепился в них мертвой хваткой. Он заявил, что с первого взгляда влюбился в их пансионат, что таких приятных хозяев трудно встретить, что готов заплатить вперед, что не знает немецкого языка, а здесь может говорить по-русски… Они не смогли ему отказать, хотя комнаты были заказаны их постоянными клиентами заранее. К моменту приезда Петрусенко состав отдыхающих в пансионате несколько раз поменялся – ведь многие приезжают на две-три недели. Вот только Кассели и Лапидаров задержались надолго.

А через недолгое время, однажды днем он пришел в гостиную Лютцев, когда там были Людвиг Августович и Анастасия Алексеевна одни, и сразу заявил: ему известно, что Эрих им не сын. Самое страшное – он все знал об их сестре, об Эльзе! Причем о последнем периоде ее жизни – тюремном – такие подробности, которые были неизвестны и им. А потом спросил: знает ли парень, кто его настоящая мать? И засмеялся самодовольно, увидев их побледневшие лица.

– Видите ли, Викентий Павлович, – взволнованно говорил господин Лютц. – Эрих и без того нервный, вспыльчивый парнишка. И он повсюду чувствовал себя как бы не в своей тарелке. Немного изгоем, что ли…

– Объясните, – попросил Петрусенко. – Я что-то не совсем понял.

Лютц снова снял очки, стал нервно протирать стекла, близоруко щурясь, и от этого его лицо казалось еще более растерянным и беспомощным.

– В Белой Церкви нет-нет да и дразнили его мальчишки «немецкой колбасой». Лизу вот никогда не дразнили, а его дергали. Наверное, потому, что он болезненно воспринимал, лез в драку, а это подзадоривает… Когда мы собрались сюда уезжать, он был рад. Совсем еще мальчишка, тринадцать лет, а заявил так уверенно: «Немец должен жить в Германии!»

– Что же получилось? – улыбнулся Петрусенко.

– Вы догадались? Он изо всех сил старался быть истинным немцем, даже в молодежную военную организацию записался. Но почему-то для многих сверстников оставался «русским». Год назад он поступил на факультет естественных наук в Нюрнбергский университет – он ведь очень умный и способный мальчик!

– Это туда, где станет учиться и Гертруда фон Кассель? – поинтересовался Викентий Павлович.

– Да, – улыбнулся господин Лютц. – Причем девочка выбрала тот же факультет, не без подсказки Эриха… Этот студенческий год дался ему очень тяжело. Похоже, там ему пришлось услышать о себе не просто «русский», а «русская свинья»! Думаю, что и на дуэли он дрался из-за этого. Вы видели у него шрам?

– Да, – кивнул Викентий Павлович. – Я сразу догадался, что это знак «мензуры».

Немецкая студенческая дуэль «мензура» особенно процветала лет десять назад. На улицах университетских городов почти невозможно было увидеть молодых людей без дуэльных шрамов на лицах. Они гордились ими, и, что поразительно, – девушкам испещренные шрамами лица казались не уродливыми, а привлекательными! В основном сражались между собой студенческие корпорации, которые имели свои знамена, цвета одежды и посещали одну пивную. Но и среди членов одной корпорации дуэли были нередки. А шрамы на лице оттого, что «мензура» – не дуэль на смерть, а только для доказательства храбрости. Во время драки дуэлянты одеты в плотные одежды, открыты лишь лица. И эспадроны целятся именно в лица. Поразительно, но побеждает тот, кто больше исполосован!

Викентий Павлович знал, что теперь «мензуры» не так популярны, но все еще составляют гордость студенческих корпораций. Нелепую гордость! Петрусенко был убежден, что подобное самоизуверство вовсе не доказывает смелость человека. Похоже, Эрих Лютц сам это понял: он уже пообещал родителям и Гертруде, что никогда больше не примет участие в «мензуре». Вот это, по мнению Петрусенко, и была настоящая храбрость – презрительно относиться к насмешкам и жить по человеческим законам! Он даже подумал: «Этот парнишка, возможно, мог бы понять историю своей матери…» Но Людвиг Августович был совершенно иного мнения:

– Вы представляете, что будет, если Эрих, с его характером и вспыльчивостью, узнает! Он – сын женщины, которая так жестоко убила его собственного отца, попала в тюрьму, там тоже совершила убийство и покончила собой! Нет, это совершенно невозможно! Мы с женой решили: пойдем на все, чтобы уберечь Эриха! Его жизнь и спокойствие дороже всего!

…Лапидаров сначала сказал, что хочет за свое молчание денег. Но почти сразу передумал и заявил, что станет их совладельцем. Пусть, мол, господин Лютц официально отпишет ему половинное владение пансионом, якобы за прошлые, еще из России, долги. Дальше – больше. И фантазия, и аппетиты Лапидарова все разгорались, а Лютцы готовы были на все, лишь бы он молчал. И даже теперь, когда Лапидаров скрылся и, скорее всего, убил Замятина, Людвиг Августович не радуется своему освобождению. Он боится, что, когда Лапидаров окажется схваченным, он на суде расскажет обо всем – в том числе и историю его сестры! А газетчики разнесут ее по всему свету…

– Поживем – увидим! – пожал плечами Петрусенко. – О том, что Лапидаров – человек с криминальным прошлым, я догадался, только взглянув на него. Ваш же рассказ это подтверждает. И не только потому, что он вас шантажировал. Он ведь явно сидел в тюрьме, именно там узнал вашу сестру! Но вот какие счеты у него могли быть с аристократом Замятиным? Это непонятно… Когда Виктоˆр поселился у вас?

– Недели за три до вашего приезда… Господи, бедный молодой человек! Такой доверчивый и простодушный! Что же все-таки с ним сталось?

– Как это ни печально, но вряд ли он жив, – ответил Петрусенко.

10

Засыпая, Викентий думал: «Так вот что имела в виду Лиза, когда говорила о семейной тайне – страшной и позорной. Свою тетю Эльзу. А это значит – она о ней знает… Семейное проклятие: Кровавая графиня Эльза Альтеринг, кровавое убийство Эльзы Лютц…» Это были его последние, уже беспорядочные мысли. Потому, наверное, и снился ему сумбурный, фантастический сон: замок Альтеринг на высокой скале, но не развалины – башни, бойницы, стена вокруг, мощеный двор, по которому снуют какие-то люди… Он видит это сверху, как бы с птичьего полета. Но нет, это не он парит над замком, это – сама Кровавая графиня Эльза! Она молода и красива, у нее бледное лицо и развевающиеся на ветру черные волосы, а в руке – острый сверкающий кинжал. Вот она, размахивая им, резко снижается, минует замок и летит прямо к пропасти, прямо на него… Но и это опять же не он, не Викентий, а горный дух Рюбецаль. Он стоит на краю пропасти, вскинув вверх руки, лицо скрыто капюшоном простой домотканой рясы. Кровавая Эльза мчится по воздуху прямо на него, но вдруг, вскрикнув, роняет кинжал. В это мгновение ее лицо становится беззащитно-детским, нежным, растерянным. Монаху-Викентию становится ее жаль, но уже ничего нельзя остановить – с жалобным криком женщина падает в пропасть. Следом за ней, срываясь, катятся вниз камни – большие, маленькие… С дробным стуком они падают, падают, падают…