Осада Лондона - Генри Джеймс

— Именно начну… об этом я и хотела говорить. Для меня это очень важно. Вы не знаете… не понимаете меня. Вам кажется, что понимаете, а на самом деле — нет.

— Но не из-за того, что вы не старались мне объяснить… много-много раз! — и Литлмор улыбнулся, хотя с тоской думал о том, что ему предстоит. В конечном итоге можно было сказать одно: миссис Хедуэй до смерти ему надоела. Она не заслуживает того, чтобы ее жалеть.

В ответ миссис Хедуэй гневно взглянула на него; казалось, лицу этому была незнакома улыбка; черты ее заострились, глаза метали молнии, она выглядела чуть ли не старухой — ее просто нельзя было узнать. Но тут же она сердито рассмеялась.

— Мужчины так глупы! Они знают о женщинах только то, что женщины говорят им о себе. А женщины нарочно их дурачат, чтобы убедиться в том, насколько они глупы. Вот и я рассказывала вам всякие небылицы для развлечения, когда мне было скучно. Если вы им поверили, не моя вина. Но сейчас я говорю серьезно. Я хочу, чтобы вы по-настоящему меня узнали.

— А я не хочу. Я и так достаточно знаю.

— Что значит — достаточно?! — вскричала она, и ее лицо запылало огнем. — Какое вы имеете право вообще что-нибудь обо мне знать?!

Бедняжка, в своей страстной целеустремленности она вовсе не обязана была быть последовательной, и громкий смех, которым Литлмор встретил этот вопрос, наверно, показался ей чрезмерно жестоким.

— Все равно вам придется выслушать то, что я хочу сказать. Вы считаете меня дурной женщиной… вы не уважаете меня; я уже говорила вам это в Париже. Не спорю, я делала вещи, которые сейчас сама себе не могу объяснить, я полностью это признаю. Но я совершенно переменилась и хочу переменить свою жизнь. Вы должны это понять, должны увидеть, чего я хочу. Я ненавижу свое прошлое, я презираю его, я гнушаюсь им. Мне приходилось идти тем путем, которым я шла, пробуя то одно, то другое… Но теперь я получила то, что хочу. Чего вам надо — чтобы я стала на колени перед вами? Что же, и стану, мне так нужна ваша помощь… Лишь вы можете мне помочь… никто, кроме вас… они все только ждут, решится он или нет. Я просила вас об этом в Париже и прошу сейчас; мне без вас не обойтись. Замолвите за меня словечко, бога ради! Вы же и пальцем не шевельнули, не то я бы уже об этом знала. Это все сразу изменит. Или если бы ваша сестра навестила меня… тогда бы мне не о чем было волноваться. Женщины безжалостны, да и вы тоже. Не в том дело, что она такая уж важная персона, многие из моих друзей поважнее нее! Но она — единственная женщина, которая знает, и людям известно, что она знает. Ему известно, что она знает, известно и то, что она ни разу не нанесла мне визита. Она меня губит… губит! Я так хорошо понимаю, чего ему нужно… я сделаю все, я наизнанку вывернусь, я буду ему идеальной женой. Старуха станет меня обожать, когда познакомится со мной поближе… так глупо, что она этого не видит. Все, что было у меня в прошлом, осталось позади, отвалилось, как шелуха. Это жизнь другой женщины. Я нашла здесь то, что искала, я была уверена, что найду это когда-нибудь. Что мне еще оставалось делать во всех тех ужасных местах? Мне приходилось брать то, что я могла. Но теперь, наконец, я попала в страну, которая мне по сердцу. Я хочу, чтобы вы были ко мне справедливы, вы никогда не были справедливы ко мне. Для этого я сегодня и послала за вами.

Литлмор внезапно перестал скучать, и вместо одного чувства — скуки — на него нахлынуло множество самых разнообразных чувств. Он был невольно тронут; она искренне верила в то, что говорила. Мы не можем изменить своей природы, но наши цели, идеалы, пути их достижения меняются на протяжении жизни. Эта пылкая и бессвязная речь служила заверением того, что миссис Хедуэй мечтает пользоваться уважением света. Но что бы она ни делала, бедняжка была осуждена, как сказал Литлмор Уотервилу в Париже, быть лишь полуреспектабельной. Столь бурное проявление чувств — пусть даже ею двигали страх и эгоизм — вызвало краску на щеках Литлмора. Она не очень-то хорошо распорядилась прежними годами своей жизни, но падать перед ним на колени ей не было нужды.

— Мне очень тяжело это слышать, — сказал он. — Вы вовсе не обязаны все это мне говорить. У вас совершенно неправильное представление о моем отношений к вам… о моем влиянии.

— Ах, вы увиливаете… вы хотите лишь одного — увильнуть! — воскликнула она, яростно отшвыривая в сторону диванную подушку, на которую она облокачивалась.

— Выходите за кого вам угодно! — чуть не в голос закричал Литлмор, вскакивая на ноги.

Не успел он договорить этих слов, как дверь распахнулась, и слуга доложил о приходе сэра Артура Димейна. Баронет проворным шагом вошел в комнату, но, увидев, что миссис Хедуэй не одна, остановился как вкопанный. Однако тут же, узнав в ее посетителе Литлмора, издал негромкое восклицание, могущее сойти за приветствие. Миссис Хедуэй поднялась с места, когда он вошел, и с необычайной серьезностью глядела поочередно на своих гостей, затем, словно на нее вдруг снизошло наитие, стиснула руки и вскричала:

— Я так рада, что вы встретились! Если бы я захотела подстроить это свидание, мне бы это так хорошо не удалось.

— Подстроить? — переспросил сэр Артур, слегка наморщив высокий белый лоб; а у Литлмора тут же мелькнула мысль, что, вне сомнения, она и подстроила их встречу.

— Я сейчас сделаю очень странную вещь, — продолжала миссис Хедуэй, и блеск ее глаз подтверждал ее слова.

— Вы возбуждены, боюсь, вы не совсем здоровы, — сэр Артур стоял со шляпой и тростью в руках; было видно, что он раздосадован.

— Это такой удобный случай, лучше не придумаешь, вы должны простить меня, если я воспользуюсь им, — и она кинула на баронета нежный, умоляющий взгляд. — Я давно этого хочу… вы, возможно, и сами это видели. Мистер Литлмор знает меня уже много лет, он мой старый-престарый друг. Я говорила вам об этом в Париже, помните? К тому же здесь он — мой единственный друг, и я хочу, чтобы он замолвил за меня словечко.

Теперь ее глаза были обращены к Литлмору; она смотрела на него с обвораживающей улыбкой, делающей ее поступок еще более дерзким. Да, она уже снова улыбалась, хотя было видно, что она дрожит.

— Он — мой единственный друг, — повторила она. — Очень жаль, что я не могу познакомить вас с остальными. Но я здесь одинока. Я вынуждена обратиться за помощью к тому, кто у меня есть. Мне так хочется, чтобы кто-нибудь замолвил словечко за меня. Обычно с просьбой о такой услуге обращаются к родным или к другой женщине. К сожалению, мне некого об этом попросить, но это моя беда, а не моя вина. Здесь нет никого из моих родных, я ужасно здесь одинока. Мистер Литлмор все вам расскажет, ведь он знает меня много лет. Он скажет, есть ли какие-нибудь основания… известно ли ему что-нибудь плохое обо мне. Он давно хотел это сделать, но ему не представлялся случай; он считал, что не может первый с вами об этом заговорить. Вы видите, я отношусь к вам как к старому другу, дорогой мистер Литлмор. Я оставляю вас с сэром Артуром. Разрешите мне покинуть вас.

Лицо ее, обращенное к Литлмору, в то время как она произносила эту странную речь, было сосредоточено, как у чародея, творящего магические заклинания. Она снова улыбнулась, теперь сэру Артуру, и величественно вышла из комнаты.

Ни один из мужчин не тронулся с места, чтобы открыть ей дверь, — она поставила их обоих в немыслимое положение. После ее ухода в комнате повисла глубокая, зловещая тишина. Сэр Артур Димейн, очень бледный, вперил взгляд в ковер.

— Это совершенно невозможная ситуация, — произнес наконец Литлмор, — я думаю, для вас она столь же неприемлема, как и для меня.

Баронет ничего не ответил, он по-прежнему смотрел на пол. Литлмора захлестнуло внезапной волной жалости. Конечно, ситуация эта была неприемлема и для сэра Артура, и при всем том баронета томило страстное желание услышать, как этот загадочный для него американец, столь же необходимый ему, сколь и лишний, столь же знакомый, сколь непроницаемый, ответит на вызов миссис Хедуэй.

— У вас есть ко мне вопросы? — продолжал Литлмор.

Сэр Артур поднял глаза. Литлмор уже видел однажды этот взгляд; он описал его Уотервилу после того, как баронет навестил его в Париже. Но теперь сюда примешивалось еще кое-что: стыд, раздражение, гордость; однако надо всем этим преобладало главное — неудержимое стремление знать.

«О, господи, как мне сказать ему?» — воскликнул про себя Литлмор.

Колебания сэра Артура продолжались, вероятно, какие-то секунды, но Литлмор слышал, как маятник стенных часов отсчитывал их одну за другой.

— Разумеется, у меня нет к вам вопросов, — надменно ответил ему молодой человек с холодным удивлением в голосе.

— В таком случае до свидания.

— До свидания.

И Литлмор оставил гостиную в распоряжении сэра Артура. Он ожидал, что найдет миссис Хедуэй у подножия лестницы, но покинул дом без помехи.